питание, оставлю на полчаса вообще без света, он хорошо почувствует, насколько он у меня в руках. Нечего тянуть: кто сказал, что заявку надо отправлять после эксперимента? Завтра же утром отправим, а следующей ночью, если ремонтировать на Восточной немного, повторим наши игры». Автоматика сработала безупречно. На десятой минуте от включения установки нормальная схема, с транзитом на компрессорную, восстановилась. Хан быстро щелкнул тумблером переговорника и сказал: — Извини, но пришлось срочно отключить: у нас чепе, землетрясение опоры повалило. Динамик молчал. И как-то странно молчал: не слышно было даже треска помех. Тут Хан краем глаза увидел, что на мнемосхеме низковольтных сетей, у обозначения маленькой линии, по которой питались освещение и кое-какие мелочи опытной станции, горит лампочка. Толя резко крутнулся с креслом: нужный вольтметр зашкаливал, показывая режим холостого хода. Полная тишина в переговорнике ВЧ-связи и такой режим линии могли означать аварию либо на ней, либо в самом Шаймергене, на опытной станции. — Принимай систему, — бросил Хан диспетчеру, — и с рассветом высылай ремонтников на Восточную. И — выскочил на стоянку…Езда на «уазике» ночью — не самое большое удовольствие. Фары у машинки высоко, и очень трудно распознавать истинную глубину рытвин. Хан, сцепив зубы, взлетал и шлепался на жесткое сидение, а вездеходик вякал и скрипел всеми своими металлическими сочленениями. Под колесами заныл песок. Трясти стало меньше, но все время приходилось выворачивать руль, объезжая наносы. Хан, обычно весьма наблюдательный, не сразу заметил перемены вокруг. Но все же заметил и сбавил ход. Фары высвечивали только пятно впереди, но и по сторонам, и сзади машины в эту безлунную и беззвездную ночь не было темноты. Светом ровным и слабым, отчетливо рисующим каждый изгиб, светился сам песок, поверхность барханов. Толе показалось, благодаря необычному освещению, что сильно изменилась конфигурация песчаных гор. Словно бы за считанные часы крутизна склонов, внутренняя мощь, которая прежде чувствовалась в пропорциях барханов и ритме их повторения, сменилась каким-то приглушенным, осторожным скольжением. «Уазик» вылетел к опытной станции. Знакомый одноэтажный корпус, площадка открытого распредустройства, даже колея — в песке… Хан вдавил изо всех сил педаль тормоза. Машина понеслась юзом и, пропахав глубокие рвы, заглохла. Толя вывалился на песок, вскочил на ноги и, увязая в нем, побежал к песчаной горе, скрывающей большую часть лаборатории. Мирзоевский флигель, где помещался пульт управления, и большая часть основного корпуса Установка — были занесены полностью. Хан подбежал к крутому склону, туда, где под толщей песка был погребен флигель и, едва ли отдавая себе отчет в бессмысленности попытки, принялся руками отгребать тончайшую сыпучую пыль. Он отгребал, вкапывался и все повторял: «Нет, нет, не может быть, еще не поздно»… — пока не перехватило дыхание и жгучий пот не залил глаза. Хан выпрямился. Полупрозрачные песчаные вихри медленно и причудливо вились над песчаной горой. На площадку открытого распределительного устройства натекла песчаная речушка. Вот песок будто вспенился и приблизился к шинопроводам так, что засветился устойчивый разряд. А из глубины горы, оттуда, где помещалась Установка, доносился негромкий мерный скрежет — будто истирали металл миллионы маленьких напильников. «Я должен позвать людей. Мы все вместе восстановим, — не может же не остаться схем, записей…» Не оглядываясь, Хан вернулся к машине и повернул ключ. Но «уазик», безотказный рэсовский «уазик» почему-то не заводился. Даже не работал стартер. И молчал приемник.