<p>

    Как выходят с последней, пятой пары измученные учёбой студенты? Вернее, как вылетают? Правильно — с грохотом, шарканьем подошв, криками, гиканьем, хохотом. Лектору лучше не стоять между ними и дверью, не ровён, как говорится, час.

     Откуда-то обязательно начинает звучать музыка, вспыхивают дисплейчики сотовых, заряжаются в рот жвачки. Слова вылетают вольные, порой нецензурные. Вздрагивай испуганно, преподаватель, заставляй себя думать, что это не про тебя…

     Выбраться из такой толпы, прущей напролом к выходу, сложно, особенно на лестнице, но Еве это удалось. Извилистое движение через массу тел и — цап за перила! Рядом в них вцепилась Кира, чтобы не снесла зачуявшая волю толпа.

     — Ты чего? Такой вираж!

     — Жвачку в парте забыла. Ну, что ты мне передала.

     — Да там как раз на день было. Пустая обёртка небось.

     — Нет, Кир, ты же знаешь, как я жую. Только когда лектор отворачивается, а так всё на него смотрю неподвижно, чтобы не заметил. Он же греет за жвачки нас.

     — Да плюнь ты, я всё время жую.

     Кира поиграла плечами. После всех этих огромных вырезов у плеч, призванных продемонстрировать пусть всего лишь бретельки, качество низятины, её спина смотрелась приятным исключением. По покрою майка напоминала жилет, не поддаваться бы только движению рук и ног, и хватит голизны. И вниз спускается славно, пупок о воле и не мечтай.

     Материя — затейливая. Тёмно синяя, она, казалось, умела блестеть только натянутой, но особой эластичностью не отличалась. Распереть до блеска её могли лишь телеса помощнее Кириных, хотя такие и трудно представить. Поэтому куда-то под верхний слой были напиханы всякие крупинки и катышки, создававшие на ровном пупырышки и морщинки, рельефик этакий микрохолмический, верхний слой натягивался и блестел блеском затейливого ювелирного украшения. Майка плотно прилегала к спине, хозяйка активно двигала руками при всяком удобном случае, чуть сгибаясь-разгибаясь, жила мышечной жизнью, майка повторяла эти волны плоти, по пупырчатой материи пробегали пятна блеска. Прямо танец спины! В меру жирноватой, отражающей темперамент хозяйки и не замутнённый всякими там бретельками — перёд сам за себя отвечает.

     Ева в очередной уж полюбовалась подружкой и вернулась к разговору:

     — Ну да, а как повскакали все, то нас из-за парты выперли, я еле тетрадку с ручкой кинуть в сумку успела. А сейчас вот вспомнила — там же почти всё осталось, в упаковке. Надо забрать.

     — Ну, если почти всё… Слушь, может, я схожу? — предложила Кира.

     Ева смущённо улыбнулась.

     — Нет, не надо. Ходила уже. Не то из этого вышло. Я уж теперь сама по своим делам буду.

     — Только осторожнее, не залети, как я тогда. Они же не спрашивают, по своим ты делам идёшь, нет ли.

     — Да уж постараюсь.

     Тогда всё произошло из-за Евиной страшливости. Нужно ей было переписать экспериментальные данные с чужой тетрадки, на лекции, чтоб потом вернуть. Простое для студента дело, элементарное — "перекатать". Но если ты всего боишься, то садись назад, а если сидишь, как примерная девочка-подпевочка на первом ряду, то не страшись, больше наглости. Наверное, переоценила моральную стойкость. Как лектор глянут строгим глазом, так и помертвела она. Всё, всё, показалось ей, он видит, всё знает, даже потаённые замыслы. Не за кафедрой стоит, а по помосту расхаживает, вот-вот подойдёт и заглянет: "Чем это тут вы занимаетесь?!" Заметно же, когда студент смотрит, повернув голову, на скамейку рядом. Скамейка сама по себе неинтересная, хотя и с матерными накорябками. Значит, лежит на ней что-то такое…

     У Евы напряглось всё тело — рефлекторная подготовка к бегству. Она ловко этим воспользовалась, похвалить можно — оторвала попу, то есть не помешала ей оторваться от сиденья, подтолкнула под ней чужую тетрадь и снова уселась. Теперь лектор ничего не увидит, шито-крыто всё (крыто попой, попа в шитых джинсах). Только вот духу не хватит снова рисковать, переписывать.

     А когда прозвенел звонок, наша студенточка встала, еле успела побросать в сумку всё своё, на парте что лежала — и тут по рядам началось сильное поперечное движение, как попёрли все вон! Зазевавшихся выпирали и пёрли к выходу силой. Ещё и большое облегчение наложилось, как всегда после звонка — теперь лектор не может выговаривать, предъявлять претензии, спрашивать фамилию. У неё раз спросили, в самом начале учёбы, когда она нервно подмигивала, а лектор решил, что нарочно — с тех пор звонки с пары музыкой звучали, хотя и не лентяйка она.

     Ещё почему спешили студы — предстояла большая перемена. Но очереди в буфет ещё больше, вот и спешили занять местечко пораньше. Заняли его и Кира с Евой. Площадка второго этажа наводнилась студентами, зазвучала переменная музыка. Тут-то и припомнилась оставленная тетрадочка.

     — Схожу, — решили забывашка, — заберу.

     — Да поедим давай сперва, заодно и народ рассосётся. Разве ты сквозь такую толпу пробьёшься?

     — Не пробьюсь… Но неспокойно мне очень. Вдруг подберёт кто?

     — Да все тут сейчас, там пусто, в аудитории. На жорной перемене всегда так.

     — Ой, неспокойно моё сердце, кусок в рот не полезет…

     — В этом вся ты. Ладно уж, стой в очереди, а схожу я. Всё равно тебе тут не пробиться, затопчут. Где сидела, в середине левой части первого ряда, верно?

     Кира демонстративно напряглась, прежде чем начать раздвигать плечом толпу. А может, чтоб придать себе импульс. Крупная, полнотелая девица в тонких чёрных брюках и чёрной блестящей водолазке, "подпоясанная" голокожаной полоской.

     Проходя по проходу под ярусами только что покинутой аудитории, она поправила одежду. Натолкали её со всех сторон. А брючки не очень удобные, жмут таз, а держатся на честном слове. Такие хороши для некрутых тазов. Лучше б всегдашние джинсы. Да ведь цвет-то в тон. "Чёрная пантера", такое уже себе название придумала.

     Как она и полагала, крутоярусная аудитория, в которую доносились отзвуки дикого веселья, была пуста, но со второго взгляда оказалось, что двое