Кто любит свет

Погожим и ясным весенним днём молодая королева-вдова Хаоэрин-Светоносная ехала из своего столичного дворца в пригородные купальни. Её сопровождали любимая няня, коадъютор и десять гвардейцев: превращать прогулку в парадный выезд Хаоэрин не хотелось.

Стояла великолепная погода. Тонкие, словно нити, лучики света — «паутинки божьих паучков» — пронизывали кровлю мира, веселя благоухающий полумрак, крохотные блики играли на стволах деревьев-колонн и матово-белых, слабо светящихся цветах орхидей. Жемчужный мох мерцал на стенах домов, лианы-водопойники светились то бледно-зелёным, то бледно-розовым, вывески богатых лавок манили ярким сиянием панцирей светляков — весь мир был наполнен пятнами, полосами, каплями света.

Весёлая толпа встречала королевский выезд. В честь славного денька даже самый простой люд украсил себя клочками светящейся плесени или мелкими цветами болотной закрутышки, похожими на блестящие жёлтые глазки. Уличные девчонки, рыбники, торговцы жареной жабьей икрой, батраки и солдаты, фонарщики, бондари и вязальщики сетей, разносчики длинных новостей со свитками в руках — все они восторженно кричали: «Славься, лучезарная!», радуясь неожиданному и редкому зрелищу. Хаоэрин знала, что плебеи любят её — за юность, красоту, отвагу и весёлую снисходительность к простецам. Именно поэтому она ехала не в носилках, а верхом. Её украшенный светящейся сбруей верховой ящер лучшей южно-болотной породы, стройный, с высоким гребнем, важно ступал по пешеходным мосткам когтистыми лапами.

Сама королева была — сплошной свет: сияли её золотистые глаза, мерцала жемчужная пудра, подчёркивающая благородные бородавки на скулах и две пары крохотных рожек над светящейся диадемой, горели ожерелья из драгоценных золотянок и светляков с Изумрудных Топей, светилось платье из паутины долгопрядов, низко открывающее спину Хаоэрин, покрытую почётными шрамами материнства. Горожане любовались королевой, она чувствовала это и гордилась собой.

От отдыха и удовольствия прогулки Хаоэрин отвлекли вопли, то ли перепуганные, то ли злобные, то ли выражающие крайнее удивление. Она огляделась и поняла, что шумят, очевидно, на соседней улице, за углом харчевни, отмеченной светящейся жабьей лапкой. Королева тоже удивилась: не иначе, как из канавы между мостками всплыл лучезарный перистый змей, раз горожане отвлеклись от такого роскошного зрелища, как её выезд.

— Иха, — обратилась она к коадъютору, — прикажи узнать, что там за шум, мне любопытно.

Иха, пожилой и хитрющий болотный бес с вечно прищуренным правым глазом и лукавой ухмылкой, бывший плебей, взятый ко двору её покойным мужем, доверенное лицо и талантливый правитель, ухмыльнулся чуть шире, коснулся пальцами лба в почтительном полупоклоне и отослал на шум пару солдат. Вскоре они вернулись весёлые — принесли интересные вести.

— Государыня, — сказал один из них, от почтительности ляпнув себя по плебейским бородавкам на лбу всей пятернёй, — там удивительное дело: сквозь кровлю мира туда свалился летун.

— Ой! — вырвалось у Хаоэрин, как у девочки. — Я хочу посмотреть на него! Пусть сюда принесут его тело.

— С позволения сказать, — кашлянул второй солдат, так и держа ладонь у лба, — он там ещё живой, летун-то. Только покалеченный.

— Тем интереснее! — воскликнула Хаоэрин. — Пусть его принесут, только бережно. Я никогда не видела живых летунов! Если он останется жив, те, кто его доставят, получат по два светляка. Больших.

Услыхавшие её слова плебеи сорвались с места, вызвав несколько даже презрительные смешки эскорта. Никто и моргнуть не успел, как дюжий горожанин, по виду — плотник или даже кузнец, принёс летуна на руках, как носят больных детей.

— Где же крылья? — удивилась няня. — Я думала, государыня моя, что крылья у них — как у нетопырей либо летающих жуков. А крыльев нет…

Хаоэрин тоже подивилась, потому что и она ожидала увидеть крылья. И вообще — ей представлялось что-то много более импозантное.

А на руках у горожанина лежало крохотное создание, удивительно мизерное рядом с крупным мужиком: ростом с мальчишку, у которого ещё не отпал детский хвостик. Из грязного комка взъерошенной и окровавленной шерсти бессильно свисала босая нога с длинными и цепкими, почти как на руке, когтистыми пальчиками. Летун тяжело шевельнул головой, заросшей грязной и слипшейся гривой — и королева увидела странное личико: носик-пипочка, узкий рот, ушки, почти неразличимые в густой шерсти, и на удивление маленькие, тёмные, как вода в бочаге, глазки.

Встретила осмысленный, страдающий, испуганный взгляд.

— Никто не причинит тебе вреда, бедняга, — сказала Хаоэрин, почувствовав ту же жалость, какую вызывают маленькие раненые зверушки.

Она не ожидала, что летун ответит, но он лизнул губы и вдруг прошептал на Древнем Наречии, абсолютно неожиданном здесь, совершенно неуместном для летуна:

— Как темно…

— Вот паршивец, — хмыкнул Иха: слова летуна граничили с оскорблением государыни и её города. Солдаты, услышавшие дерзкое слово и возмущённые до глубины души, сурово раздули горловые пузыри. Неизвестно, чем бы кончилось дело, но тут глаза летуна закрылись, а сам он, очевидно, впал в беспамятство.

— Не судите строго, добрые люди, — сказала королева. — Он ведь тяжело ранен, бедняга. Видно, у него в глазах потемнело от сильной боли.

— Да здравствует лучезарная! — завопили все вокруг, восхищённые королевской мудростью и милосердием.

— Государыня судит очень здраво, — одобрил Иха: он ценил всё, что вызывало восторг подданных. Народ должен любить своих владык.

— Мы не едем в купальни, — сказала королева. — Мы возвращаемся во дворец и берём летуна с собой. Иха, пошли вперёд гонца, пусть нас ждёт лейб-медик. Я хочу, чтобы это существо осталось жить.

— С позволения сказать, государыня, — заметил Иха вполголоса, — наши предки были жестоко наказаны богами за то, что разговаривали с летунами и пытались заглянуть за крышу мира. Стоит ли опять вызывать божественный гнев?

— С тех пор прошла не одна сотня лет, — сказала Хаоэрин. — И я не собираюсь заглядывать за крышу или впадать в гордыню другим способом. Я желаю проявить милосердие к этому созданию — оно чуждое, необычное и может многое рассказать, а я любопытна. Прикажи выдать двух светляков этому мужчине — и пусть летуна заберут наши люди.

Иха тронул пальцами лоб. Он достаточно знал свою королеву: она была не сурова, но упряма. Не годилось возражать ей здесь, посреди любопытной толпы… а летун, в конце концов, явно не задержится в мире живых надолго.

— Конечно, — сказал Иха. —