последовали за Анжеликой в этот чудесный сон, как вдруг ее пронзительный крик разрушил волшебство. В дверях стоял человек в шляпе.

— Прошу простить меня, но я услышал, что кто-то играет. Музыка притягивает меня как магнит. Я не в силах сопротивляться.

Я хотел было уже ответить что-то резкое, но Рихард опередил меня.

— Да неужто к нам пожаловал сам Мейстер Йерихо?

Карлик вошел и с изяществом рака-отшельника отвесил поклон. На нем был теннисный костюмчик соломенного цвета, украшенный голубыми ленточками. Довольно странное одеяние для уже немолодого человека. Его большая соломенная шляпа также была обхвачена голубой лентой, а из петлицы на груди торчала бутоньерка с увядшими цветами. Глаза скрывало пенсне с затемненными стеклами. Он накрыл пальцы Анжелики своей рукой в белой перчатке.

— Музыка живет внутри вас. Людей, подобных вам, встречается очень мало.

Став белее своего белого платья, Анжелика отшатнулась от старика и прижалась к роялю. Из-под ворота у нее выбилась цепочка, увешанная маленькими красными сердечками. Хотя своим визитом старик оказал им честь, чувство было очень неприятное.

— Почему же сударыня не желает продолжить игру? — вопросил он. — Ведь она так чувствует музыку!

Анжелика же только сильнее отстранялась и безмолвно отнекивалась.

— Разве маэстро не хотел бы сыграть что-нибудь сам? — вступился Рихард.

— Вы будете разочарованы! — Мейстер надрывно засмеялся. — Я умею играть только на органе!

Все же он снял перчатки и опустил свои жилистые руки на клавиши. Эти руки были невыразимо уродливы. Похожие на лопаты кисти со скрюченными, как когти, пальцами заканчивались толстыми ногтями, под которые забилась черная грязь. Он начал играть. Его музыка, будто грубо вытесанная из дерева, напоминала скорее пронзительный лязг вращающихся шестеренок. Это была материя без души. Некий хаос из звуков, кое-как собранных воедино и усмиренных внутри рояля. Почти с мукой пытался маэстро вызвать живые звуки, еще сильнее давил на клавиши своими безобразными руками, но рояль сопротивлялся, отвергал его и отказывался выпускать стройную гармоничную песнь. Наконец Мейстер оборвал эту какофонию, гаденько захихикал и уронил крышку рояля на клавиши.

— Довольно! Я же говорил: я умею играть только на органе. Приходите в церковь, когда я играю.

Он снова схватил руку Анжелики. Маленькие сердечки болтались из разреза ее воротника. Уже в дверях Мейстер неуклюже поклонился. Анжелика схватила меня за руку. Ее нежная ручка была холодна как лед.

— Запри дверь! — закричала она. И это было первое, что она произнесла после появления Мейстера. Анжелику сотряс кашель, как будто ее старая хворь вдруг решила напомнить о себе. Ночью во сне она закричала от боли. Ей приснился этот человек. Мейстер Йерихо. Она была его музыкальным инструментом. Натянутые струны пронизывали ее тело. Своими скрюченными пальцами-когтями он извлекал из них мрачные аккорды.

Ее чудесное настроение и, казалось бы, совершенно вернувшееся здоровье, сопровождавшие нас на пути домой из теплых краев, угасли в одночасье. Я заметил это уже на следующий день. Словно тень, передвигалась теперь Анжелика по дому и по саду, одаривая меня вымученной улыбкой. На рыцарские ухаживания Рихарда, которые она раньше шутливо поощряла, теперь Анжелика не обращала никакого внимания. И если раньше она обязательно задерживалась у инвалидного кресла дочери привратника, то теперь лишь проходила мимо, игнорируя мольбу в грустном взгляде Валли. «Что с тобой?» — спрашивал я. «Не знаю, мне неспокойно», — отвечала она. Но воскресную службу не пропускала никогда. Игра Мейстера Йерихо притягивала ее.

Это было словно дьявольское наваждение. Ее охватывал сладострастный восторг. Жажда этих отзвуков разрушения и отчаяния вела ее все глубже во мрак.

Я чувствовал, как она отдалилась от меня.

— Поезжайте снова на юг, — обронил как-то Рихард, хотя ему было бы очень тяжело расстаться с нами. И тогда намерение, уже давно зревшее во мне, переросло в непоколебимую решимость.

— Мы уезжаем послезавтра.

В ответ на это Анжелика бросила на меня такой взгляд, будто я сказал нечто ужасное. И тогда я отчетливо осознал, что ее просто необходимо увезти из этого места, где она угасала, как слабый огонек. Не желая отменять своего решения, я начал все необходимые приготовления к поездке. Но в день отъезда я обнаружил Анжелику лежащей без сознания на веранде. Рядом на полу виднелись капли крови. Ее болезнь вернулась, еще сильнее, чем прежде, сопровождаемая приступами, которые в одночасье отняли у Анжелики последние силы.

Ужасный итог не заставил себя долго ждать. Она умерла. На своем инвалидном кресле Валли неуклюже суетилась возле постели больной, пытаясь как-нибудь помочь. Девочка подолгу сидела около нее и рассказывала истории. Все эти рассказы отражали ее скорбь и страх. Чтобы как-то отвлечься от своей печальной судьбы, Анжелика расспрашивала о новостях в городе. Последнее время она отдалилась от меня, но в ночь ее смерти наша привязанность друг к другу вернулась.

— Пообещай мне, что будешь стеречь мою могилу, — умоляла она, и я обещал, хотя обманывал себя ложными надеждами. — Я не боюсь смерти, но я хочу обрести покой. Мою могилу не должны осквернить, как это произошло с другими: с полковником, с господином Гельветиусом, с горбатой Терезой, даже с пастором.

— Но это безумие, — возразил было я.

— Обещай мне, — взмолилась Анжелика, и в голосе ее звучала такая сладостная и трепещущая теплота, что ради нее можно было пойти на что угодно.

Она умерла.

Обещание свое я не выполнил. Совершенно раздавленный горем, я метался по дому. Рассудок оставил меня. Грудь мою сдавило, будто ядовитыми клешнями. Мои уши не слышали, когда комья земли ударялись о крышку ее гроба. До меня доносились слабый запах цветов и ладана и привкус разложения. Неспособный ни мыслить, ни действовать, я проводил часы в отрешенном забытьи. День и ночь слились для меня в бесформенное месиво.

На следующее утро после похорон, еще на рассвете, я ощутил, как чья-то сильная рука схватила меня и начала трясти, стремясь привести в чувство. Грубый голос оглушил меня. Побледневшее лицо Рихарда нависло надо мной, искаженное ужасом и негодованием:

— Дружище! Могила!.. Ее могила!..

Мы побежали. Мое тело, до того тяжелое, как свинец, стало почти невесомым. Курган был разрыт, будто гигантским кротом, гроб выволочен наружу. Из-под разломанных досок виднелось тело Анжелики. Ее одежда была разорвана на груди, а сама грудь, эта нежная белая грудь, истерзана словно когтями дикого зверя. Даже нельзя было разобрать, где