процессия лауреатов, спускающаяся по лестнице откуда-то сверху в зал, и пышный, красочный бал потом, и, как последний аккорд, наше с женой возвращение ночью, пешком, по безлюдным стокгольмским улицам домой…

И как я думаю сейчас, хорошо, что это было именно один раз в жизни. В другой-то раз душа, наверное, уже не восприняла бы все это так по-детски восхищенно, с такой остротой.

А еще после этого года, прожитого в Стокгольме, у меня родилось одно вполне осознанное желание. А может быть — кто знает? — даже не желание, а откровение, посланное мне откуда-то свыше.

В тех кварталах Стокгольма, где мы жили, полным-полно антикварных лавок и лавочек: иногда складывалось даже такое впечатление, что весь этот район только тем и жил, что торговал антиквариатом. Чего, каких только диковин в этих лавках не было: картины старых мастеров, мрамор, бронза, фарфор, ларцы, часы, лампы, старинная мебель… Как-никак, Швеция ведь двести лет уже ни с кем не воевала, и ни одна революция не сотрясала ее, и ни одной бомбы за эти годы в Стокгольме не взорвалось. И немало всегда жило и живет в этой стране небедных, а то и просто богатых, и богатейших людей, которым было что передать поколениям, пришедшим после них.

Так вот: если действительно есть оно, переселение душ, то я заказал богам родиться в следующей моей жизни антикваром в Стокгольме. Будет ли мне дарована такая милость или я не заслужил ее — пока я жив, мне, конечно, того не узнать. Но помечтать-то я, наверное, все-таки могу? Или нет, или и это тоже грех?

На века

Известно наше отношение к самим себе, особенно в минуты отчаяния: и спились-то мы, русские, все в конец, и изворовались, и изленились, изолгались, и выродились все духовно и физически. И вообще, если не появится какой-то новый великий пророк с новой великой идеей, России уже больше во век не подняться с колен…

Но вот что удивительно: по многим и собственным моим наблюдениям, и по утверждению моих знакомых-иностранцев, нет сегодня за пределами нашей богоспасаемой родины людей, более законопослушных, работящих, непьющих, семейных, бережливых, образованных, находчивых, с острыми, изобретательными мозгами, чем русские, где-то осевшие насовсем — от Польши до Америки. Конечно, всякое порой случается — в семье, как известно, не без урода. Но в основном к русской эмиграции, смею утверждать, отношение в целом весьма уважительное: достойные, порядочные люди, прекрасные граждане, усердные работники, добрые, надежные соседи. И многие даже в церковь ходят прилежно, не из-под палки… Вот только в землячества свои нигде почему-то объединяться не хотят: нахлебались, что ли, этого всего с избытком, всласть, у себя дома?

А насчет великих пророков и великих идей, которые, якобы, одни только нас и спасут…

Мне вспоминается рассказ когда-то очень известного у нас журналиста Ральфа Паркера, который, сбежав еще перед войной из Англии по каким-то там политическим причинам, лет, наверное, тридцать потом, не меньше, был безвыездно в Москве у нас корреспондентом английской коммунистической газеты «Дейли Уоркер», переименованной затем, если кто помнит, в «Морнинг Стар».

После двадцати пяти лет его эмигрантской жизни в России Лондон, наконец, разрешил ему посетить Англию, повидаться с родственниками, посетить родные места. «И вот, — рассказывал Паркер, — иду я по главной улице своего маленького городка, где родился, и вижу свой родной паб, где в молодости частенько-таки сиживал со своими друзьями за кружкой-другой пива, а то и за чем-нибудь покрепче. Открываю дверь, вхожу в зал, вижу хозяина за стойкой… А он мне уже с порога:

— А, Ральф! Привет. Как дела?.. Ну, что, тебе, как обычно, или что-нибудь новенькое?»

Человеком Ральф Паркер был отнюдь не сентиментальным. Но когда заканчивал эту свою маленькую историю, неизменно начинал хлюпать носом и лез в карман брюк за платком…

Не надо великих пророков, дорогие соотечественники! И не надо великих идей. Ничего путного из них отродясь не получалось и, уверяю вас, не получится никогда. Вот когда любой наш человек, вернувшись после двадцати пяти лет отсутствия в свой родной город и зайдя в свою пивную, услышит с порога: «А, привет! Как дела? Ну, тебе что: как обычно или что-нибудь новенькое?» — вот тогда-то, думаю, и можно будет сказать, что с Россией все в порядке. И не на год-другой, и не на десятилетие, а уже на века.

1996–1998 гг.