Майлзом состоялось уже после того, как эта легендарная и устрашающая личность отошла в мир иной.

— Папа говорил, что никогда не видел, чтобы дед приносил поминальное возжигание для этой части своей семьи, — задумчиво произнес Майлз — Да и при мне он тоже никогда такого не делал, если подумать. Как-то я спросил его об этом — тоже примерно лет в десять, когда впервые заинтересовался этими событиями. А он ответил, что вот все это, — он обвел жестом местность, молчаливо простирающуюся внизу, — и так огромное возжигание, хватит и его.

Судя по тому, как поморщился Вадим, — именно так, точнее не скажешь. Может, и у их пилота здесь жили предки, которые сгорели в том приснопамятном гигантском погребальном костре и о которых ему рассказали родные лет в десять? Служба, которую он избрал, никогда не была чересчур популярной и не привлекала слишком много добровольцев.

— В любом случае, — продолжал Майлз, который долго молчать не привык, — после того как мы вышвырнули цетагандийцев с Барраяра и война была окончена, вся эта зараженная зона в конце концов стала владениями деда. Личными владениями, а не тем, что ему положено в дополнение к графскому титулу, вроде дома в Хассадаре или нашего особняка в Форбарр-Султане. До бомбардировки Форкосиганы владели не всей этой территорией, поэтому он не мог бы ее наследовать напрямую и целиком; полагаю, дед выкупил некоторые участки у их владельцев, тех, кто остался в живых. Тогда это было что-то вроде способа поддержать очень гордых пострадавших людей деньгами. После своей смерти старик завещал всю зону отчуждения мне. Тогда, в мои семнадцать, у меня все еще был некоторый пунктик насчет, гм, моей внешности. — Он провел ладонью сверху вниз вдоль всего своего тела — небольшого, чуть ссутуленного, меньше пяти футов ростом. — Я не посчитал этот дар лестным, однако мне было понятно, что вряд ли мой отец застанет время, когда эта местность сделается обитаемой. Но теперь чем старше я становлюсь, тем меньше уверен, что понимаю, о чем именно тогда подумал мой дед.

«Если даже ты не понимаешь, я и предполагать не стану», — подумала Катриона. Но старик был бы воистину слеп, если уже тогда не смог разглядеть, каким умным растет его единственный, искалеченный при рождении внук. И каким страстным. «Пылкий настолько, что раскален добела», — вот как однажды сказали про лорда Майлза Нейсмита Форкосигана. «Быть может, дорогой, Петр предпочел передать свои израненные земли в руки того, кто, как он считал, сумеет их удержать.

Может, он вовсе тебя не недооценивал». А может, она просто слишком глупо ослеплена своей любовью, слишком пристрастна для объективного суждения даже после четырех лет брака. Она улыбнулась и уставилась в окно, прослеживая взглядом русло реки к востоку от них.

Река лениво извивалась, унося свою долю загрязнений в соседний восточный Округ, где протекала полностью непригодной для питья, потом в необитаемую сейчас приморскую дельту и, наконец, в море, которое поглощало если не все, то почти все. «Может, теперь люди смогут вернуться жить в дельту. Посмотрим, на что способно это поколение Форкосиганов». Она выпрямилась в кресле и напряженно уставилась вперед; машина заложила еще один вираж и шла теперь прямо над хребтом, который, благодаря преобладающей здесь розе ветров, некогда спас земли к западу от самого худшего.

— Что за черт? — Майлз вытянул шею и нахмурился. — Вадим, что за дрянь там внизу?

Лесничий повернул голову:

— Мусорная свалка, милорд.

Катриона проследила, куда они смотрят; фургон снизился.

— Не уверен, что одобряю подобное. Возможно, в пресловутом ограждении и есть смысл… хотя флайер-то оно не задержит.

— Вряд ли тут кто-то приземляется, милорд. Наверняка они выкидывают мусор на бреющем полете из задних дверей фургона или флайера.

— Логично, вот почему его так разметало. — Майлз нахмурился сильней. — Полагаю, никто от этого не пострадал. Но выглядит неподобающе, да.

— Что, прямо-таки тянет на оскорбление величества, не меньше? — переспросила Катриона, удивившаяся тому, как он внезапно рассердился.

— Хм… скорее, на осквернение могил.

Она прикрыла веки, соглашаясь. Да, Майлз прав.

Через несколько минут аэрофургон скользнул вниз и с глухим стуком приземлился на краю лужайки возле леса, не слишком отличимой от прочего пейзажа вокруг. Все четверо принялись натягивать защитное снаряжение. Майлз и Катриона уже надели одноразовые скафандры поверх обычной одежды, а у Энрике с Вадимом были свои постоянные спецкомбинезоны. На руки — перчатки, на ноги — мягкие бахилы. Майлз с беспокойством приглядывал, как Катриона натягивает капюшон и запечатывает дыхательную маску — простой полуцилиндр из прозрачного пластика с прилаженным к нему фильтром. Она пронаблюдала в ответ со слегка насмешливым видом, как он послушно приладил свой собственный респиратор. В последнюю минуту, перед тем как выпрыгнуть из машины.

Майлз вспомнил про трость и натянул на ее наконечник две пары лабораторных перчаток, завязав их пальцы. Все проверили свои дозиметры и наконец-то вышли.

Кивнув на дозиметр на поясе Вадима, Катриона спросила:

— Есть предельное количество радиации, которое человек может безопасно получить за всю жизнь.

Это и ограничивает срок вашей службы на этой работе, лесничий?

Тот пожал плечами:

— Чем ты старше, тем меньше значения это имеет. И лечить с каждым годом умеют все лучше. Так что эта граница движется, и я намерен шагать вслед за ней, не переступая, как можно дольше.

— Если считать формально, — вставил Майлз, — я набрал свою предельную дозу уже на половине флотской карьеры. Нельзя принимать эту штуку слишком всерьез, не то она тебя заставит застыть на месте. В любом случае, сейчас умеют чистить гены.

Лесничий кивнул: вот такой гибкий взгляд на правила безопасности он одобрял. Его маленький сеньор двинулся к экспериментальному участку, и он — вслед за ним.

Нагнав обоих, Катриона уточнила у Майлза:

— И мне тоже стоит не волноваться насчет дозы радиации?

— Разумеется, стоит! — Он посмотрел на нее обеспокоенно. — Но вообще эти цифры как были установлены, так почти и не меняются.

И уже вполголоса он пробормотал:

— Кроме того, все эти штуки важны лишь тогда, когда ты намерен прожить достаточно долго и успеть состариться.

Майлз искренне считал, что не доживет до старости и вынужден поэтому жить быстро, хватаясь за любой опыт, чтобы это компенсировать. Стоит ли продолжать сейчас их нескончаемый спор на эту тему? И именно эта черта во многом делала Майлза самим собой. Наверное, не сейчас. Позже для этого непременно выдастся