- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- . . .
- последняя (82) »
все придем сюда — уж так судьба велела;
Но пусть созреет плод, еще вполне незрелый.
Что ж каменную грудь имеет этот бог,
Чтоб человек его и упросить не мог?!
Так я останусь здесь. Меня он не отпустит:
Я совлеку с души покров суровой грусти.
ТРЕН XV
О, лютня звонкая и нежная Эрато,
Вы — утешенье тем, кого томит утрата,
Развейте мысль мою, что омрачила дом,
Пока еще не стал я каменным столбом,
Слезу кровавую сквозь мрамор изливая —
То память скорбных дней во. мне еще живая!
Ошибся, может быть? Кто не терял детей?
Что значит скорбь моя пред скорбью всех людей?
Мать несчастливая! (Быть может, бред безумный
Несчастьем называть всё то, что неразумно),
Где дочери твои и где же сыновья?
Где утешение? И радость где твоя?
Четырнадцать могил твоих детей скрывают,
А ты, несчастная, пока еще живая,
Ты обнимаешь их, суровый холод плит,
Где каждое дитя погубленное спит!
Так и цветы лежат, подрезаны косою,
Иль наземь свалены водою дождевою.
На что надеешься? Кого ты ждешь с тоской?
Зачем не кличешь смерть, чтоб обрести покой?
Неотвратимый лук и стрелы Артемиды,
Что делают, о Феб, нанесшие обиды?
Пусть жалость или гнев, когда виновна мать,
Ей старость пресекут, чтоб больше не страдать!
И снова месть словам, так высказанным смело:
Ведь Ниобея вдруг сама окаменела
И на горе стоит, как мрамор вековой,
Под камнем только скорбь и боль души живой.
Прорезав грудь скалы, слеза одна, другая
Прозрачным родником с вершин скалы стекает,
Где зверь и птица пьют; и скована с тех пор
Она стоит в скале ветрам наперекор.
Над мертвым нет холма, нет мертвого в могиле,.
Могилу с мертвецом в единый образ слили.
ТРЕН XVI
На радость злой судьбе и тем невзгодам,
Что сердце мучают мне год за годом,
Я должен бросить стих и лютни строй,
Чуть не простясь с душой:
Я жив! Иль, может, сон меня терзает,
Из костяных ворот на нас слетает
И, ввергнув в тот или иной туман,
Дарит один обман.[7]
О, заблуждения, безумца думы!
Все знают, что легко прослыть разумным,
Коль воле жизнь подчинена,
И голова ясна.
В достатке бедность благом мы считаем,
В удаче — горем мы пренебрегаем.
Пока у пряхи шерсти есть запас,
Смерть не пугает нас.[8]
Но, если к нам придет нежданно горе,.
Жизнь нелегка, всегда мы с нею в споре,
И смерть уже нам кажется страшна,
Когда близка она.
Тыс плачем, Цицерон, идешь в скитанья,
Хотя и знаешь, что не Рима зданья,
А целый мир отчизна мудреца —
Так тверд будь до конца.[9]
Зачем же ты о дочери жалеешь?
Мысль о несчастье до сих пор лелеешь?
Уже ль достоинством тебе всегда
Казалась и беда?
Ты мнишь, что смерть безверью лишь ужасна,
Сам в вере тверд, но разве не согласна,
Душа твоя от злых обид порой
Покинуть мир земной?
Всех обманув, не обманул себя ты.
Оратор славный! Горестью объятый,
Тревогам дух свой гордый ты вручил,
Как я, лишенный сил.
Ведь человек — не камень, и судьбина
Всех наших мыслей и тревог причина,
И разве легче для души, когда
Она болит всегда.
О, время, только ты даешь забвенье!
Что разум пред тобой, что все моленья?
Дай сердцу жизнь и от печальных дум
Освободи мой ум!
ТРЕН XVII
Бога тронутый десницей,
Должен счастья я лишиться,
И душа уж еле-еле
Держится в усталом теле.
Солнце блещет, поднимаясь,
Солнце гаснет, опускаясь,
Но для сердца всё — мученье,
Нет печали утоленья.
Горю нет конца и краю.
Все я слезы проливаю.
Должен лить их! Боже, боже,
От тебя кто скрыть их может?
Если мы не в волнах моря,
И войны не знаем горя,
Беды все ж идут за нами,
Хоть и разными путями.
Скромно жил я, и едва ли
Обо мне другие знали
И карать мой нрав невинный
Злобе не было причины.
Но десницы бога властной
Мы бежали бы напрасно.
И удар был тем сильнее,
Чем я вел себя хитрее.
Разум мой, в иные годы
Прозревавший все невзгоды,
Ныне слеп, пути не знает...
Плохо разум выручает!
Он порой помочь мне хочет
Снять тоску, что сердце точит,
Но тоска способна разом
Перевесить всякий разум.
Смысла нет, с судьбою споря,
Горем не назвать нам горе,
Тот же, кто в беде смеется,
Лишь безумцем наречется.
Тот, кто слезы презирает,
Уваженье мне внушает,
Но всегда его старанья
Множат горе и терзанья.
Дух мятется мой, тоскуя,
Рад не рад, всё слезы лью я.
И, к печали в довершенье,
Зрю себя я в униженье.
И лекарство то, о боже,
Уж не лечит, а тревожит.
Кто здоровья мне желает,
Пусть другое предлагает.
Я ж смочу слезою вежды,
Так как нет уж мне надежды.
Разум мой давно в смятенье,
Лишь от неба жду спасенья.
ТРЕН XVIII
Мы — дети, непослушные с рожденья:
Коль в счастье мы живем,
Об имени твоем
Не помним, предаваясь наслажденьям.
Не ценим мы, господь, благодеяний,
Забыли, что отнять
Ты можешь благодать,
Когда ответных не найдешь признаний.
Будь строг, чтоб гордости мы не знавали,
Чтоб призывать могли
Тебя, творца земли,
Не в радости, хоть в горький час печали.
Карай нас, как отец! Перед тобою
Смирится человек,
Растаяв, точно снег
От пламенных лучей весною.
Ты нас погубишь карою своею,
Коль станет нас стеречь
Отмщенья грозный меч.
Твой гнев нам был бы адских мук страшнее.
Но ты не хочешь зла, великодушный,
И ради всех скорбей
Простишь своих детей,
Хотя они и были непослушны.
Пускай мои несчетны прегрешенья,
Но, полный доброты,
О зле не помнишь ты
И, верю я,
- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- . . .
- последняя (82) »