усталым подчиненным. Она прозвучала в первые январские дни, после несостоявшегося светопреставления на рубеже тысячелетий. Мир стал жить дальше, и Тойеру предстояло тянуть лямку еще восемь лет.

— Вы, конечно, спрашиваете себя, чего же хочет этот новичок? — Зельтманн изобразил ослепительную улыбку и обвел взглядом лица собравшихся.

Гейдельбергские наивняки из числа полицейских служащих, по большей части против воли загнанные в кабинет повышения квалификации, не подозревали, что в этот день многое для них переменится. Только оперативная патрульная группа сделала вид, что занята по горло, все остальные подчинились настойчивому пожеланию нового шефа.

Тойер чуть не опоздал и поэтому был вынужден сесть на свободное место в одном из первых рядов. Облаченный в собственное массивное тело и толстый кожаный пиджак, он скреб ухо, словно кот, плохо выбритую щеку, устало разглядывал новое начальство и уже через несколько секунд возненавидел его с такой страстью, что удивился сам.

— Мы должны реагировать! — В высоком голосе докладчика теперь звучала скорбь. Впрочем, неудивительно, после всего, что ему пришлось перечислить. Дебоширы, воры-карманники, насильники, кровосмесители, мошенники, исламисты, наркоманы, мафиози — все они разом двинулись маршем на мирный Гейдельберг. — Мы обязаны реагировать!

Тойер ничего не имел против сценария в целом, у него имелось лишь одно возражение. Вообще-то в XXI веке для усердной охраны порядка бравому шуцману требовалась в первую очередь достойная оплата его усердия. Короче, деньги. Но о них, как можно было догадываться, в зажигательном докладе не прозвучит ни слова.

Вместо этого: «Комплексное мышление. Небольшие, мобильные группы!»

— Эротический массаж, — вполголоса проговорил Тойер.

— Тесное сотрудничество с коллегами из Мангейма и Людвигсхафена! Треугольник между Рейном и Неккаром мы должны воспринимать как общий район. — Затем последовало долгожданное: — Полиция двадцать первого века…

Тойер оглушительно расхохотался. На него кто-то оглядывался, кто-то, наоборот, чуть-чуть отодвигался, подчеркивая свою непричастность. Последний залежалый товар снова вытащили на свет для борьбы с преступностью.

— Вы считаете это смешным. — На лице Зельтманна, еще минуту назад озаренном мессианским светом, появилась неуверенная улыбка. Теперь новый директор выглядел таким, каким и был на самом деле: пятидесятилетним мужиком, который ежегодно зарабатывал себе спортивный значок. Который стремился наверстать молодость, пропущенную в погоне за карьерой. Который просматривал, нацепив на нос шикарные очки-половинки, «Файненшнл Таймс Дойчланд» и всякий раз убеждался, как еще далека от осуществления его мечта о покупке на Мальорке вожделенной недвижимости.

— Нет, — твердо заявил Тойер и поглядел куда-то мимо Зельтманна. — Если я смеюсь, это еще не означает, что мне смешно. Вообще ничего не значит. Только то, что я смеюсь.

Начальник полиции распрямил плечи:

— Что ж, как я вижу, тут есть коллеги, умеющие оригинально мыслить! Это хорошо, такие нам нужны. Я это приветствую! Могу ли я узнать вашу фамилию?

— Тойер, — сообщил Тойер. — Из криминальной полиции. Специалист по капитальным деликтам и самым тухлым делам.

Кто- то захихикал, но только не Зельтманн. Кашлянув, он продолжал свой доклад, в самом деле не стоивший бумаги, на которой был напечатан. После всех смелых директорских озарений в сухом остатке получилось лишь следующее: из сотрудников разных отделов криминальной полиции отныне будут формироваться группы.

— Выглядеть это будет так. Допустим, убийство в округе Гейдельберг-Виблинген. Прокуратура говорит вам о'кей. — Он произнес «о'кей» почти по-техасски. — Трое отправляются на место, один отвечает в бюро за комьюникейшн, связывается с мангеймскими коллегами, посылает патолога и эксперта-криминалиста. Двое из тройки немедленно приступают к расследованию на месте преступления, один улаживает необходимые бюрократические формальности.

Тойер опять подал голос и с невинным, как у младенца, видом поинтересовался, означает ли «комьюникейшн» то же самое, что «контакты», и что имеется в виду под «бюрократическими формальностями», не законы ли страны. Потом ему достались в нойенгеймском бистро три маленьких стаканчика белого за счет восхищенного коллеги Мецнера. Но при этом он почти не сомневался, что после этой выходки Зельтманн подберет ему группу помощников с особенной тщательностью.

(Как вскоре и оказалось, нового начальника в самом деле не стоило недооценивать. Словно голодный паук, Зельтманн следил за внутриведомственными интригами и склоками и за порой крайне запутанными взаимоотношениями между его сотрудниками. Ведь каким-то образом он все-таки стал директором полиции.)

Сегодня, 1 марта 2001 года, подтвердилась бестолковость зельтманновской реформы: группа оказалась слишком большой. Сотрудники криминальной полиции мешали друг другу на месте происшествия. Тут вполне хватило бы и одного только делового Вернера Штерна, третьего из их команды, — сейчас он беседовал с патрульным полицейским и отдавал распоряжения о транспортировке трупа.

Тойер выпрямился и энергично зашагал к группе, окружившей мертвеца, — грязные брызги останутся на джинсах гаупткомиссара на несколько месяцев. Хафнер плелся следом. На фоне Старого города корпулентный комиссар и его хмельной подчиненный выглядели как два любителя абсента, решившие по утренней прохладе начать новую жизнь.

Все посторонились, уступая место старшему по должности. Его это удивило. Не без примеси тщеславия он полагал, что все до последнего патрульного сплетничают о том, что некогда грозный сыщик уже несколько лет тихонько ползет на запасные пути.

Какое-то мгновение он еще щадил себя, глядел на видневшийся за мостом причал для яхт и на первые дома района Берггейм, потом все же опустил глаза и посмотрел на труп. Санитар приподнял простыню. Комиссар увидел мужское лицо, застывшее в мрачной гримасе. Покойники, подумал он, похожи на мертвых птиц, сломавших шею о стеклянный фронтон небоскреба. Почти все еще на месте, но только ничего уже нет.

— Самоубийство, а возможно, и несчастный случай, — тихо заметил Штерн. — К тому же никаких документов, вообще ничего, никаких личных вещей, кроме старого ключа с бородкой. На мой взгляд, покойнику около пятидесяти. Тощий, где-то метр шестьдесят. Санитары говорят, что в воде он пробыл недолго. Вероятно, прыгнул или упал пару часов назад, а потом зацепился за опору моста Теодора Хойса.

Хафнер впился взглядом в плавные линии бетонной опоры, словно с