звучали эти термины с медицинской точки зрения). Выходит, мои собственные органы приняли в сновидении столь странный вид, чтобы просигналить о каком-то серьезном заболевании?!

Хорошо, я готов был согласиться с этим бредом, но смущала одна деталь. Предположим, студент читал китайскую фразу еще до моего пробуждения, и я ее услышал во сне. Допустим также, что мое подсознание преобразовало звучащие слова в столь причудливое видение. Но ведь смысла-то предложения я понять никак не мог, потому что по-китайски не знал ни единого слова!

Здесь мои попытки логически осмыслить странное совпадение зашли в тупик, и я вернулся в купе. До Харбина оставалось чуть больше часа, и я спросил попутчика, могу ли еще немного его поэксплуатировать: я хотел научиться произносить по-китайски несколько слов, чтобы поздороваться на вокзале с девушкой-гидом и спросить, как у нее дела.

– «Здравствуйте» по-китайски будет «ни хао», – сообщил студент, – а чтобы сказать «Как поживаете?», надо к этому «ни хао» прибавить вопросительный хвостик «ма» – «ни хао ма?».

– Это что же получается? – удивился я. – Выходит, если произнести слово «здравствуйте» с вопросительной интонацией, то оно у них сразу превратится в «Как дела?»

– Все становится ясно, если знаешь дословный перевод этих выражений. – объяснил парень. – «Ни хао» буквально означает «Ты хороший». А «Ни хао ма?», соответственно, переводится как «У тебя все хорошо?»

Попутчик записал на бумаге еще несколько фраз, рассказал о четырех китайский тонах, похвалил мою способность быстро запоминать иностранные слова и правильно их произносить. Мы с энтузиазмом позанимались минут двадцать, а потом замолчали и не общались уже до самого конца пути. Он вернулся к учебнику, а я без конца повторял про себя китайское приветствие.

Я поймал себя на том, что произношу «ни хао» как мантру: «Ты хороший. Ты хороший. Ты хороший». Ласковый второй тон и утвердительный третий вносили в сознание приятное успокоение. «Ты хороший», уговаривал я сам себя. «Ты хороший», повторял я вопреки тому, что люди обычно говорили мне в лицо. «Ты хороший», упрямо старался убедить я себя и чувствовал, что постепенно начинаю в это верить.

Внезапно внутри меня словно ослаб узел, много лет туго затянутый и не дававший выйти наружу тревоге, унынию, напряжению и отчаянию. Я ощутил, как мое внутреннее пространство между сердцем и диафрагмой свободно развернулось, и сделал невообразимо глубокий, бесконечно долгий вдох. А вместе с выдохом я исторг из себя все то, что тяжким грузом сдавливало сердце, иссушало желания и сводило мою жизнь к унылому, беспросветному прозябанию.

Глава вторая

Я вышел на перрон и сразу же увидел ее. Сун Лимин стояла у вагона в черном плаще, прижимая к груди белую табличку с моим именем. Для китаянки она была слишком высока и неправдоподобно красива – гораздо красивее, чем на фотографии в интернете. Черты ее лица – прямой нос, чувственный рот, округлый подбородок – подкупали идеальной правильностью. На всем облике девушки лежала печать аристократической утонченности. Ее не по-китайски огромные глаза были полны безмятежности, но вместе с тем их черная глубина, казалось, мягко вбирала окружающее пространство, сминала его и неумолимо засасывала в космическую бездонность, притаившуюся за радужной оболочкой. Сун Лимин стояла неподвижно, словно изваяние, и в то же время создавалось впечатление, что она парит над сотнями ярко одетых низкорослых китайцев, оживленно сновавших вокруг. В своей отрешенности она казалась бесконечно далекой и недосягаемой для остального мира с его шумом и суетой.

Впрочем, ощущение холодной неприступности, якобы исходившей от фигуры и лица Сун Лимин, тут же рассеялось, едва я приблизился к ней и сбоку огласил воздух отрепетированным «Ni hao!».

– Ой, привет! – радостно воскликнула девушка, поворачиваясь ко мне всем телом. Взгляд ее, за секунду до этого погруженный в иные сферы бытия, тут же оживился, стал теплым и лучистым. – Ты что, знаешь китайский язык?!

– Dui! – с самым небрежным видом проговорил я, словно разговаривать по-китайски было для меня самым обыденным делом. – Ni hao ma?¹

– Wo hen hao, – глядя с каким-то детским восхищением, ответила Сун Лимин. – Ni na?²

– Нина? – удивленно переспросил я, искренне полагая, что она, подобно китайским собратьям, решила называть себя по-русски для моего удобства. – Ты хочешь, чтобы я звал тебя Ниной? Но мне больше нравится твое настоящее имя.

Несколько секунд девушка с недоумением смотрела на меня, а потом расхохоталась. Ей было так смешно, что она даже выронила из рук табличку.

– Ну ты и шутник! – с очаровательной наивностью в голосе воскликнула Сун Лимин. – А я-то и вправду поверила, что ты говоришь по-нашему!

Я с таинственным видом вытащил из кармана листок, где студент написал несколько китайских предложений. Выразительно прочел две последние фразы из своего лингвистического арсенала: «Wo de han yu shuo de bu hao. Zai jian!» ³, – и, театрально поклонившись, убрал «разговорник» обратно.

– Ой, тебе надо в цирке работать, – качая головой и вытирая слезы смеха, сказала Сун Лимин с той же подкупающей детской непосредственностью. – Я сто лет так не хохотала!

Я молча усмехнулся: глядя на меня, вряд ли кому-то в голову могла прийти такая мысль. Мне, сутулому дохляку, со взглядом исподлобья и вечно хмурым лбом, на котором уже в двадцать лет поселились нестираемые морщины, – и вдруг на арену цирка, да в клоунском колпаке! И впрямь обхохочешься.

Вслух я, конечно, ничего не сказал, чтобы милую Сун Лимин в первый же день не начало тошнить от моего брюзжания. Я просто улыбнулся девушке и последовал за ней к выходу из вокзала. Позади меня, прихрамывая, катился неудобный отцовский чемодан. У него с незапамятных времен было поломано колесо, и, наверное, с тех же времен на его потрескавшейся рыжей коже остался ярлык иностранного аэропорта, где когда-то приземлялся старик…

Мы вышли на привокзальную площадь. Ее чудовищные размеры потрясли меня: мощенная серыми плитами территория простиралась так далеко, что края наполовину скрадывал белесый туман. Однако настоящий шок пережил я при виде огромного скопления азиатов, наводнявших пространство перед вокзалом. Многотысячная армия проворных китайцев напоминала живую массу – она волновалась и желеобразно перетекала из стороны в сторону, словно увлекаемая порывами ветра. Частицы этой массы сталкивались, разлетались и вновь сближались, проникали друг в друга и устремлялись кто куда. Броуновское движение сопровождалось оглушительным шумом, гортанными выкриками и