явствовало, что в корпусе вмятина метра в три длиной и в ширину полтора, с которой ничего не поделать, а вокруг — радиальные трещины. Вот они-то и угрожали целостности корабля. Только заваренные по всей длине, они выдержат перегрузки, характерные для второй космической. Малмсон, инженер хороший, это определённо понимал. Он собирался вывести наружу силовые кабели для сварочного аппарата и приподнять корпус домкратом. Последнее проделали незамедлительно и сноровисто, что тайного зрителя ничуть не удивило. В конце концов, этих людей нанимал он сам.

Раз в несколько минут, к досаде Каннингема, один из мужчин обшаривал взглядом окрестности: сначала со стороны, где работал, потом корабль обойдя. Даже при низкой силе тяжести, понимал Каннингем, без малого километр до заветного шлюза за эти минуты не одолеть. Мало того: прыгающую фигуру в блестящем металлическом скафандре заметит и слепой. Пока не стоит даже пытаться. Незащищённый скафандр за минуту-две нагреется до невыносимой температуры, а снять или остудить его можно только на борту. Наконец Каннингем уяснил, что, пока шлюз открыт, стражи бдительности не ослабят. Надо как-то оппонентов отвлечь или — альтернатива для человека цивилизованного малоприятная — вывести из строя. Потом подняться на борт, запереться и, уже во всеоружии, говорить с позиции силы. Впрочем, оружие ни к чему: на борту имеется передатчик, и, если он не сломан и не разряжен, можно просто вызвать помощь — а до её прибытия помощничков внутрь не пускать.

Разумеется, на борт надо ещё как-то попасть. Каннингем решил после заката осмотреть корабль вблизи. На корабле Каннингем проводил большую часть времени и знал, что проникнуть в него можно только через два главных шлюза перед рубкой и два меньших, аварийных шлюза возле кормы — через один из последних Каннингем и сбежал. Все четыре запирались изнутри, и как их взломать, с ходу не придумывалось. В смотровые отверстия человек в скафандре не пролезет, даже разбив, а другого пути внутрь, пока оболочка цела, нет вовсе. Если бы в трещины, появившиеся после посадки, мог забраться человек или хотя бы упитанная змея, заваривать их Малмсон и не пытался бы: всё одно корабль взлёта не вынесет.

Ладно, ночная вылазка так ночная вылазка.

Остаток дня Каннингем наблюдал попеременно то за работой помощников, то за столь же хлопотливой живностью, шныряющей перед пещерой, и, спроси его кто, сказал бы, что живность интереснее.

Он всё надеялся, что один из «крабов» подберётся ближе и даст рассмотреть себя получше, но те долго не подходили. Раз одно из существ подбежало метров на десять и встало «на цыпочки»: на тонких ножках поднялось над землёй более чем на треть метра. Над чёрным панцирем взмыли антенны и покачались. На концах антенн располагались шаровидные наросты размером с человеческое глазное яблоко, вероятно, глаза, — на таком расстоянии просто чёрные гладкие сферы. Наконец антенны качнулись в его сторону, и спустя секунду «краб» убежал на полусогнутых. Не испугался ли его, Каннингема? Хотя вряд ли глаз, привычный к свету Денеба, что-то разберёт во тьме пещеры, а сам Каннингем, пока существо осматривалось, не шевелился. Скорее, оно почему-то боится пещер — либо просто темноты.

А бояться было чего — это стало очевидно, когда дюны исторгли другое существо, тоже ракообразное, но намного больше. Новый гость напал на одного из «старичков». Схватка произошла далековато, и Каннингем мало что разобрал, но с жертвой пришелец расправился играючи. Затем, похоже, расчленил добычу и либо сожрал мягкую плоть, либо высосал соки. Здесь хищник скрылся, отправившись на поиск новых жертв, и почти тотчас объявилось существо сродни многоножке, длиной добрых десять метров. Она струилась по дюнам грациозно и плавно, как земные её собратья.

Несколько секунд новоприбывшая тёрлась у остатков пиршества и пожирала куски побольше. Потом огляделась, будто в поисках добавки, увидела пещеру и потекла волнами к ней. Каннингем всполошился. Он был безоружен, а многоножка, хоть и не погнушалась мертвечиной, судя по виду могла убить и сама. Подобно недавнему «крабу» она остановилась метрах в десяти от пещеры. И, как тот, приподнялась, точно вглядываясь. Чёрные «глаза» размером с бейсбольный мяч на секунду упёрлись в более ортодоксальную оптику Каннингема. Затем многоножка развернулась, складываясь вдвое, и тоже быстренько улепетнула.

Каннингем вновь задумался, увидела ли она человека или же пещеры, темнота вообще таят опасность для этих странных форм жизни.

Если пещеры сами по себе им не опасны, вдруг пришла мысль, здесь отыщутся следы предыдущих обитателей, — и Каннингем, бросив взгляд на помощников, ещё латающих корпус, принялся изучать пещеру тщательнее.

Пыли нанесло даже тут, особенно ближе к стенам и в углах. В отражённом свете, льющемся снаружи, видно было прекрасно, — тени на безвоздушных планетах не столь черны, как убеждены многие, — и почти сразу Каннингем отыскал в пыли следы, которые вполне могли оставить виденные существа. Есть следы, и много, — то есть заглядывали в пещеру часто. И сейчас, похоже, побаиваются именно Каннингема.

У задней стены он нашёл кусок панциря, что когда-то покрывал ногу с четырьмя сочленениями. Плоть либо съели, либо она сгнила, — хотя какая гниль в безвоздушной-то среде с такими резкими перепадами температуры? Впрочем, в пещере перепады меньше, чем снаружи. Интересно, попала нога сюда вместе с хозяином или отдельно, в качестве чьего-то обеда? Если первое, эта находка не последняя.

Так и оказалось. Несколько минут раскопок в слоях пыли поглубже — и вот, пожалуйста: полный экзоскелет «краба». С останками в руках Каннингем сел у зева пещеры — изучать скелет и заодно следить за кораблём.

Первым делом он осмотрел наросты, принятые за глаза. Наружный осмотр ничего не дал, и Каннингем попытался аккуратно отделить один «глаз» от стебля. Наконец отломил. Внутри «глаз» оказался полым, без следа сетчатки. Но плоти не было и в других кусках панциря, так что ничего ещё не доказано. Озарённый внезапной мыслью, Каннингем поднял сферу к лицу, передней стороной к себе, посмотрел сквозь неё на ярко сияющий корпус корабля и, конечно, увидел точку света, пробивающегося в микроскопическую дырочку. Сфера оказалась-таки глазом на основе камеры-обскуры — то, что надо для планеты со сверхъярким светилом. Разумеется, ночью такой глаз бесполезен, — впрочем, и другие органы зрения тоже. Опять вставал вопрос, как живность замечала Каннингема — изначальное убеждение, что любой глаз, приспособленный к свету Денеба, ничего не различит в относительной темноте, представлялось справедливым.

Он