дождь.
Не очень-то уютно в таком доме, однако и это убежище вполне удовлетворяет крестьянина тех краев, где настоящей зимы и не бывает.
Но пусть никто не думает, что Франич не имеет средств. Напротив, он хозяйственный крестьянин, или, как тут говорят — справный тежак. Отложено у него кое-что в сундуке, и нетрудно было б ему отделать дом как следует. Только зачем бросать денежки на ветер, когда у него дети еще не выросли? Подрастут сыновья, соберутся жениться, тут-то он и потолок настелет, и каждому угол отгородит — комнат выйдет, сколько нужно, так что каждая парочка будет жить по отдельности. Досок всегда хватит на складе у парона[3] Микулы, который возит на своем люгере вино в Риеку, а в обратный рейс нагружает суденышко досками да бревнами из обширных лесов вокруг Дельницы и Огулина.
Старший брат Иван остался один в доме родителей, из которого вылетели младшие сыновья старого Бераца, или, как его тут прозвали, Претура. «Претур» на местном наречии означает претор, судья. Видно, был кто-то из предков нынешних Берацев выдающимся человеком, если прилепилось к нему такое прозвище. Старый дом невелик, окошки в нем маленькие, с деревянными ставнями. Потолка в нем тоже нет — слишком низкой получилась бы горница, — зато изнутри крыша обшита тесом, как на чердаках.
В те времена много было таких домишек. Жили просто, замкнуто, зато и нужды не знали. Кофе тогда не пили — пили вино, зимой — ракию, теркелицу, которую всякий мог гнать сам. Воды не пили совсем, как и сейчас не пьют, — вода свинцом ложится на желудок. Упоминают и еще и о том, что в те поры не курили. Один только старый шьор[4] Наде, ветеран наполеоновской гвардии, офицер к тому же, гордость нашего городка, многое повидавший, дошедший до старой «Московии», откуда вернулся невредимым, если не считать пятен на ушах и на носу — следов русского мороза, — только этот шьор Наде курил трубку с длиннейшим чубуком, приглядывая за работой своих тежаков-арендаторов в поле. Зато все нюхали табак, как о том свидетельствует старинная хроника; нюхала табак и старая шьора Репарата, та самая, что подарила тяжелую золотую цепь патронессе нашего городка, благодатной Матери божией Карменской[5], чье изваяние, увенчанное великолепной золотой короной, украшает наш главный алтарь.
Первым из старого родительского дома выбрался Франич, а несколько лет спустя — и Мате. Мате женился довольно поздно, тридцати с лишком лет. Отроческие годы свои и молодость он провел на море, под командой старого капитана Дубчича. Тогда люди не так легко меняли хозяев, да еще таких, каким был славный капитан Лука Дубчич, известный во всех портах Адриатики.
Но в конце концов опостылела Мате жизнь моряка со всеми ее радостями и тревогами. Завелись у него мысли о домике под Грабовиком, в тени падубов, о широких склонах, поросших кустарником, которые сотворил господь бог для того, чтобы расчистила их рука человека, перекопала, засадила виноградной лозой ради чудотворного сока, веселящего душу. А может быть, больше всего думал Мате о паре черных глаз, которые все манили его, пока не приманили навсегда в родные места. Выстроил Мате на скопленные деньги дом, куда более благоустроенный, чем дом у Франича. Многое повидал моряк Мате, запросы у него были побольше, чем у брата-домоседа, выросшего в простых условиях. Братья дали Мате немного земли, остальное взял он в аренду у капитана Луки, который как раз в ту пору купил у города целое поместье. Так и не переменил Мате Берац хозяина: вместо матроса сделался тежаком того же капитана Луки.
Едва подвели дом под крышу, женился наш Мате. Ера была девушка черноглазая, пригожая, быстрая, как рыбка. На работу люта, как оса, своими руками помогала мужу корчевать, вскапывать, сажать виноградник, особенно пока еще не было детей. А к тому времени, как виноградник начал приносить доход, уже и Ера ограничилась обычной работой тежацкой жены. Ничто не пропадало под ее спорыми руками, напротив, все взрастало и множилось. Мате обогнал достатком обоих старших братьев, обогнал и многих других тежаков, у которых были полные бочки, когда он только еще потел, расчищая свои участки. Дом его утвердился на своих камнях, обеспечил себе будущее, в то время как другие дома, исконные, солидные, пошатнулись под бременем тяжелых новых времен.
Но Мате и другим образом прославил род Претуров. К нему даже господа стали относиться с уважением. Он член церковного совета и в этом качестве надзирает за работами на церковных виноградниках, раздает свечи во время церковных праздников и крестных ходов — ему доверен ключ от большого шкафа в ризнице, где хранятся высокие восковые свечи.
И в семье счастье не изменяло Мате. Вырастил он сына Ивана да двух дочерей — Матию и Катицу.
Мирное течение жизни переменилось только с женитьбой сына Ивана. Вот и у Ивана уже два сына, дети наполняют дом весельем. Матери все время приходится приглядывать за ними, как и всем нынешним матерям. Все ей кажется — дети ноги себе переломают или, не дай бог, шею свернут, если не ходить за ними по пятам. Да оно и правда — ребятишки вечно лазают по ограде и пристройкам, окружившим двор, словно крепость. Не диво, что Барица только и успевает, что бегать за сыновьями. А Ера не хочет с этим считаться. Ворчит на бездельницу, жалуется — не желанное облегчение вошло в дом вместе с невесткой, а скорее беспокойство да новые заботы. Барица же, на первых порах смирная, уступчивая, постепенно взяла моду перечить свекрови. Не раз уже вспыхивали между ними нешуточные ссоры. Старая не уступает: скопила, сколотила добро кровавыми мозолями, не на готовенькое пришла, всю жизнь надрывалась от зари до зари… Не уступает и молодая: привела на свет надежду и гордость претуровского рода, поруку будущего — маленьких Мате и Ивана; ей принадлежит в доме почетное, видное место… Поначалу стычки происходили исподтишка. Где-нибудь в кухне, по углам, словно мимоходом. Негоже, чтоб хозяин узнал о них. Строгий он, неумолимый, одно слово — Претур. Но как-то раз грех вырвался на волю бурно и неудержимо, и затушить его было уже нельзя. — Бездельница! — шепотом обругала Ера повестку в кухне за какую-то мелкую провинность. — Старая ведьма! — огрызнулась та. Ера толкнула ее локтем, и тогда Барина повысила голос: — Да что вам опять от меня нужно-то, мама?! — Она нарочно говорила громко, чтоб услыхал старый Мате, возившийся где-то на дворе; потому и «мамой» назвала — «старую-то ведьму» вряд ли простил бы ей свекор. — Людей бы постыдились, коли уж бога не боитесь! Уж мне и пройти мимо вас нельзя, чтоб вы меня не толкнули? — Это что опять? — вмешался Мате,
Мирное течение жизни переменилось только с женитьбой сына Ивана. Вот и у Ивана уже два сына, дети наполняют дом весельем. Матери все время приходится приглядывать за ними, как и всем нынешним матерям. Все ей кажется — дети ноги себе переломают или, не дай бог, шею свернут, если не ходить за ними по пятам. Да оно и правда — ребятишки вечно лазают по ограде и пристройкам, окружившим двор, словно крепость. Не диво, что Барица только и успевает, что бегать за сыновьями. А Ера не хочет с этим считаться. Ворчит на бездельницу, жалуется — не желанное облегчение вошло в дом вместе с невесткой, а скорее беспокойство да новые заботы. Барица же, на первых порах смирная, уступчивая, постепенно взяла моду перечить свекрови. Не раз уже вспыхивали между ними нешуточные ссоры. Старая не уступает: скопила, сколотила добро кровавыми мозолями, не на готовенькое пришла, всю жизнь надрывалась от зари до зари… Не уступает и молодая: привела на свет надежду и гордость претуровского рода, поруку будущего — маленьких Мате и Ивана; ей принадлежит в доме почетное, видное место… Поначалу стычки происходили исподтишка. Где-нибудь в кухне, по углам, словно мимоходом. Негоже, чтоб хозяин узнал о них. Строгий он, неумолимый, одно слово — Претур. Но как-то раз грех вырвался на волю бурно и неудержимо, и затушить его было уже нельзя. — Бездельница! — шепотом обругала Ера повестку в кухне за какую-то мелкую провинность. — Старая ведьма! — огрызнулась та. Ера толкнула ее локтем, и тогда Барина повысила голос: — Да что вам опять от меня нужно-то, мама?! — Она нарочно говорила громко, чтоб услыхал старый Мате, возившийся где-то на дворе; потому и «мамой» назвала — «старую-то ведьму» вряд ли простил бы ей свекор. — Людей бы постыдились, коли уж бога не боитесь! Уж мне и пройти мимо вас нельзя, чтоб вы меня не толкнули? — Это что опять? — вмешался Мате,