на год,

А старшему, Вилли – под семьдесят лет... Я помню младенцами их,

И странно мне было их видеть теперь – серьёзных, седых, пожилых.

Теперь я на ферме отцовской живу; незыблема дней череда.

И в гости соседи приходят ко мне, я рада их видеть всегда.

То новость, то сплетня, то шутка, то смех – такая беседа у нас.

И знаешь – я вместе с другими смеюсь; смеяться могу и сейчас.

Нам пастор грозит: «За грехи предстоит вам в жизни иной отвечать!»

Но скромно и тихо я нынче живу, спокойно могу смерти ждать.

И что мне бояться любого суда, коль будет Господь мне судьёй?

Бог милостив к грешным – так Книга гласит, и сжалится он надо мной.

Ах, Энни, я заново жить не хочу, хоть счастливо жизнь прожила.

Вот было б мне столько же, сколько тебе – я много бы слёз пролила.

А так – пусть уйти скоро мне суждено, но я не горюю ничуть.

Я просто немного устала, и всё. И очень хочу отдохнуть.

Мой сын, мой красавец покинул меня, иссяк животворный родник.

Но как я оплакивать Вилли могу, когда он ушёл лишь на миг?

В соседнюю комнату вышел, и дверь не стал за собой закрывать.

Я тоже последую вскоре за ним. Что толку рыдать и стонать?

Жена написала… Что ж делать, коль Рок бедняжку умом обделил?

Подай-ка очки – милосерден Господь, что зрение мне сохранил.

Останутся жалкие крохи тебе, когда я уйду в дальний путь.

Ах, Энни, немного ещё потерпи, побудь со старухой чуть-чуть…