То, что сейчас испытывал Том Риддл, не поддавалось никакому описанию.

Он тяжело дышал, пытаясь привести дыхание в норму, но ему казалось, что это практически невозможно. Горючая смесь чувств разрывала грудь, пытаясь растерзать всё его существо на куски. Ощущений было слишком много, и все они были невероятно сильными, чтобы мгновенно обуздать их.

Такого Том в своей жизни ещё не испытывал. Голова ужасно кружилась, не позволяя словить координацию движений, поэтому он долгое время не мог оттолкнуться ладонью от земли и встать с колен. В горле — жуткая тошнота, но она была обманчивой, однако усиливала головную боль. Виски стучали так, словно кто-то пытался пробить ему голову. Но самое главное — было чувство, что кто-то проткнул ему сердце насквозь, только почему-то оно продолжает биться, а Том продолжает дышать и жить.

Это не был никакой яд, как сначала подумал Том. Это была магия его крестража — диадемы Когтевран, которая должна была притянуть его к волшебнику, что по случайности или не случайности столкнулся с его кусочком души, главная задача которого притянуть в новый мир Тома. Это могло означать несколько вещей: во-первых, кто-то нашёл его диадему в неизвестном ему будущем, а во-вторых, кто-то открыл ему свою душу. Исходя из этого, можно было сделать сразу вывод, что либо Том в будущем погиб и теперь вернулся с помощью магии крестража, либо кто-то по неосторожности наткнулся на него и всё равно притянул двадцатилетнего Тома в новый мир, выдернув из прошлого, из 1947 года, когда Том создал этот крестраж. Кусочек души сделал своё дело — впустил его в новую действительность и слился с ним воедино; в диадеме больше не существовала его душа, она вернулась обратно к нему. Вернулось к нему то, от чего он избавился в феврале 1947 года, находясь в Албании, за две недели до выступления перед потенциальными сторонниками в Берлине.

И теперь все чувства, что были в магическом артефакте, вселились в Тома, и к таким чувствам он, мягко говоря, был не готов. Необычайное тепло жалило каждую клеточку кожи, заставляло трепетать каждый волокон нерва и бушевать каждый лейкоцит в крови. С теплом невозможно было справиться — оно было слишком громоздким и мощным, а самое главное — вызывало неутолимую и нестерпимую жажду. Его тянуло выпустить своё тепло, лишь бы оно перестало сжигать душу, и теперь он знал, кто нашёл его крестраж, кто притянул его в этот мир, и, более того, осознавал, к кому стремятся его чувства.

Это был огромнейший прокол во всём плане. Как клочок его души смог так жестоко промахнуться? Это была грубейшая ошибка, которая могла испортить абсолютно всё! Из-за этого он даже сейчас не мог подняться на ноги, чтобы осмотреться — чувства душили и плавили его, пробуждая неистовую злость.

Гермиона Грейнджер — умная и сообразительная студентка — указала ему ошибку в гениальном плане. Она высказала ему свою идею и подтолкнула к мысли, что все его хитросплетения могут обернуться для него плачевно, а именно: Том, переставая быть крестражем, ощутит всё то, что должен был чувствовать его кусок души. Тогда он над этим посмеялся, уверенный, что ни одна клеточка в его сердце не шелохнётся от существования Гермионы.

Риддл никогда так не ошибался.

Воссоединившись со своей душой, он мгновенно осознал, насколько были правдивы предположения Гермионы, и насколько самонадеянны были его мысли. Надо же было так вляпаться с этой гриффиндоркой? Том чувствовал необъяснимое притяжение и всем своим нутром ощущал, что лоскут его магии, которым наделил его крестраж Гермиону, находится где-то рядом. Словно невидимая ниточка тянула вперёд, заставляя подняться и отыскать необходимое.

Вместе с теплом в крови бурлила злость, которая стремительно увеличивалась, затмевая рассудок. Тому хотелось закричать во всё горло о том, какой же он дурак! Как же можно было так просчитаться? Как же ему выносить в себе эти чувства? И что, чёрт возьми, делать с этим дальше?!

Том приходил в себя, чувствуя, как отпускает головная боль и отступает тошнота, однако невидимая нить с каждой секундой тянула его сильнее. Со стоном он выпрямился на коленях, посмотрел на свою ладонь, в которой была крепко сжата диадема, и запрокинул голову назад, глубоко и тяжело вздыхая. Глаза устремились к сгустившемуся тучами небу. Том замер, пытаясь уловить в себе душевное равновесие, заглушить тепло злостью и яростью. У него должно быть достаточно самообладания, чтобы справиться с такими идиотскими чувствами, что норовились выбраться наружу.

Глубокий вдох. Ещё один. И ещё.

Том опустил голову и тряхнул ею, концентрируясь на своих мыслях.

Итак, несколько минут назад он был в Берлине, в своём 1947 году, где буквально недавно провернул очень тонкое дело, связанное с его публичным выступлением. За несколько дней до этого его приятели нашли зацепку, как добраться до местных властей и выудить из них планы по отношению к нему и его действиям. Они назвали ему имя и место, и осталось дело за главным — привлечь внимание, разговорить, выведать планы. Том с лёгкостью справился со своей задачей, вытянув из мисс Руквуд всю необходимую информацию и, более того, сделал огромный шаг к привлечению её на свою сторону, что, в конечном счёте, было предусмотрительностью на случай, если мистер Руквуд не захочет сотрудничать с ним. Реализовав и завершив свой план, Том направился на место встречи, полностью поглощённый мыслями о речи перед волшебниками, как вдруг крестраж выдернул его из времени, наделив всеми чувствами, и закинул сюда, заставляя моментально переключиться с дел, ожидающих его в своём настоящем, на дела, происходящие в этом будущем.

Какого чёрта?!

И сейчас Том медленно поднимался на ноги, внимательно разглядывая стены громоздкой школы, которые оставил два года назад, будучи выпускником Слизерина, в своём прошлом, конечно же.

Это было невероятным потрясением.

Том — юный двадцатилетний волшебник, который только встал на путь к своим целям, — мало того, что обхитрил смерть, так ещё и обманул время и оказался в своём будущем. Необъятный восторг полностью затмил остальные чувства, и он не смог сдержать восторженной улыбки. Это было немыслимо!

И это было лишь на мгновение.

Том почувствовал, как мощное тепло стало снова проситься наружу, овладевая его рассудком, а по следам кралась злость, которая собиралась вступить в борьбу с этими чувствами. Кажется, в его сердце и разуме появился замкнутый круг,