Гермиона остро подмечает, что на вид ему не больше двадцати или двадцати трёх, а акцент настоящего британца.
— Вы плохо себя чувствуете? — он вежливо продолжает интересоваться, невозмутимо выказывая жестами обеспокоенность.
— Да, то есть нет. Мне уже лучше, — кивает Гермиона, при помощи незнакомца поднявшись на ноги, поправив юбку и повернувшись прямо к нему лицом. — Благодарю вас, мистер…
— Эйвери, — коротко улыбается он, слабо растянув тонкие губы, отпуская плечо Гермионы.
Его взор довольно отстранённый, остаётся в рамках приличия, но она замечает, как пристально он окидывает её с ног до головы, находя её образ особенно примечательным.
— Полагаю, вы прибыли на запланированное в этом саду мероприятие? — продолжает беседу Эйвери, склоняя голову вбок, и волны соломы снова спадают ему на лицо, затеняя взор.
— Честно признаться, я немного заблудилась. Не могли бы вы проводить меня, мистер Эйвери?
— Разумеется, — снова коротко улыбается тот, разворачивается и, дождавшись, когда Гермиона с ним поравняется, шагает вглубь сада.
Она идёт как на иголках, очень странно ощущая себя в этом незнакомом и неизвестном мире, по воле случая которого сразу же наткнулась на приятеля Риддла.
Подумав снова о Томе, Гермиона безучастно роняет голову, устремляя невидящий взгляд в мокрую безжизненную листву под ногами, и её неприятно разрывает от осознания, что здесь она оказалась в огромной клетке, где ей предстоит метаться между роскошью и тоской.
В Берлине довольно холодно — тяжёлое антрацитовое небо полностью сгустилось над садом, окутывая окрестности в странное очарование мрака и безжалостно бросая блестящие кристально чистые снежинки, закружившиеся на февральском ветру, цепляясь за выбившиеся на равнодушное лицо каштановые пряди Гермионы.
«Зима, я обещаю, — я не стану злиться, пока ты снова будешь надо мной глумиться.
Прости, но я привык и мне уже не больно,
Зима — лишь бы ты была довольна».
Сегодняночью — Зима