Дарелл Швайцер «В былые дни Коммориома» Darrell Schweitzer «In Old Commoriom» (2013)

Искуситель посетил Палифара Вуза на одной из оргий, регулярно проводимых в былые дни Коммориома. Да, это случилось в те давно прошедшие дни, когда город ещё не был оставлен в панике и спешке всеми своими жителями, не был предан во власть безымянного ужаса. В те дни, когда упадническое дворянство маялось от безделья долгими и душными джунглевыми вечерами, прощупывая пределы удовольствия и боли, выискивая новые ощущения, что могли бы, подобно одинокой искре, возникающей во тьме при встряхивании тлеющего полена, хоть на миг расцветить их блёклое существование. В те дни, когда не было ничего сильней и отчаянней жажды новых чувственных опытов и переживаний — жажды хоть чего-то нового.

Той знаменательной ночью Палифар Вуз, пресытившись, возлежал на ложе. Подле него ящероглавые демоны, урча от наслаждения, пожирали чей-то труп. Их шеи извивались, когда они отрывали куски плоти, и кровавые брызги разлетались во все стороны; впрочем, похоже, никто не обращал на это внимания. Воздух полнился дымами фимиамов, парами опиатов и миазмами гораздо более редких наркотиков. Тварь, чей уродливый облик совмещал черты человеческой и нетопырьей форм, перелетала из одного конца огромной дворцовой залы в другой, кружась вокруг вспыхивающих ламп, свисавших с потолка на золотых цепях.

Откуда-то раздавался чей-то крик — не то экстаза, не то ужаса. Громады сцепленных обнажённых тел продолжали корчиться на полу и в альковах, ритмично поднимаясь и опускаясь, шелестя, точно прилив.

Мягкая ладонь коснулась плеча Палифара Вуза, вырывая его из погружающей в забытьё порочной атмосферы, а нежный голос прошептал:

— Ты пойдёшь со мной? Есть нечто большее, чем всё это. Тебе предстоит узреть ещё много чудес.

Палифар Вуз обернулся на зов и увидел перед собой что-то, что его осовелые глаза поначалу приняли за столб чёрного сверкающего дыма; однако через миг из дыма возник лик прекрасного юноши, похожий на изысканную мраморную маску, парящую во тьме. Затем он сумел разглядеть стройную фигуру в переливающемся и сияющем чёрном одеянии, похожем на кусок усыпанного звёздами пространства, вырванный с ночных небес.

Фантом протянул руку, и он взял её. Хватка была твёрдой, тёплой, почти обжигающей. Палифар Вуз позволил поднять себя на ноги и, в шутку, пробормотал себе под нос:

— Ну вот, наконец-то моё призвание призвало меня.

Вот только какое из призваний? Палифар Вуз мнил себя поэтом — пусть за всю свою жизнь так и не написал хоть сколь-нибудь наполненных смыслом строк; с гордостью носил он и мантию философа — хотя все его философские изыскания сводились к заученным наизусть истинам, производящим должное впечатление на скучающие толпы и приносящим медные пазуры, поддерживающие дальнейшее лишённое смысла существование.

Но, похоже, происходящее с ним было чем-то большим, поскольку его спутник декламировал нечто в духе: «Узри: врата рождения и смерти отверсты, и маховик времени остановил свой вечный ход…», а также иные пафосные сентенции со схожим смыслом, на которые, стань в его голове чуть яснее, он смог бы ответить тем же.

Но он лишь поскользнулся и рухнул в лужу какого-то отвратительного, не поддающегося определению вещества. Вновь он был поднят, и вновь шёпот, тихий, соблазнительный, донёсся до его слуха:

— Ты пойдёшь со мной?

Подобный сияющей маске лик фантома парил во тьме — лик юноши, лик девушки, лик неведомого демона… и всё же он позволил повести себя в заполненное мраком место, пространство меж пространствами, в котором извивались существа, напоминающие светящихся скелетированных рыб и змей; затем мрак раздвинулся, точно занавес, и он предстал перед великим королём Коммориома, крепко спящим в окружении жён и наложниц на своём огромном золотом ложе. Его сны о величии и крови мерцали словно пламя.

В конце концов, впечатлённый уродством и низостью королевских желаний, Палифар Вуз отвернулся от ложа и собрался уходить. Фантом кивнул и осторожно повёл его под локоть прочь. Они вновь шли во мраке, сквозь массивные стены, сквозь комнаты, дома и башни, в пространствах меж пространствами, до конца непостижимых чувствам смертных.

Он видел великие множества Коммориома. Кто-то был погружён в тревожные грёзы; кто-то занимался делами, для которых пригодна лишь ночь; кто-то искал низменных удовольствий или совершал гнусные и мелкие преступления — ибо, хотя король и знать видели спасение от скуки лишь в бесконечном разврате, в стране всё ещё жили простые люди, которые управляли повозками, пекли хлеб, ремонтировали акведуки, разносили доклады, патрулировали городские стены, ловили мародёров и перекладывали черепицу. Эти достойные уважения люди видели мирские сны, и их мирские дела, выполняемые в темноте, были столь же выдающимися, как поднятие с земли кошелька или перерезание горла.

И всё же он испытывал смешанное со страхом беспокойство. Его тревожили не сами видения, но подозрение, что он, как и его спутник, был бесплотен; что он стал призраком, духом, покинувшим своё обездвиженное тело, за которое, возможно, уже принялись крокодилоподобные твари; что он мёртв, и теперь движется в какую-то преисподнюю, до сих пор не обнаруженную не только такими мелкими мошенниками, как он сам, но и настоящими философами.

Спутник заверил его, что это не так, и посоветовал продолжить их странствие, пробудив в нём авантюрные ожидания.

Подобно дыму, они просочились сквозь стены некого уединённого покоя, в коем пребывала его юная, изысканно-прекрасная возлюбленная, пропустившая вечерние торжества, сославшись на сильную головную боль. Сейчас она блаженно спала в объятиях любовника. Это нисколько не задело Палифара Вуза. Любовник мог оказаться сыном пекаря или каким-то синекожим звероглавым обитателем болот за чертой города — сейчас это не имело никакого значения. Его взгляд на вещи изменился.

Он вспомнил, как после великолепной ночи, проведённой с ней — в то время, когда он был ещё молод и полон ожиданий, и ожидания эти, как ему казалось, только что исполнились; в то время, когда у него ещё не развилось воображение, чтобы тосковать о чём-то большем — она, наконец, прогнала его из постели и, поцеловав на прощание в щёку, обронила: «Оставь дверь незапертой».

Тогда эта фраза наполнила его навязчивым желанием, и до той поры, пока они не встретились снова, он не мог думать ни о чём, кроме её плоти. Теперь сцена вновь повторилась, и он, словно актёр, хорошо знающий свою роль, безупречно отыграл её, просто оставив дверь приоткрытой и взяв своего спутника за руку.

— На тот случай,