Дмитрий Ганин Апостол Филипп

В оформлении обложки использован образ апостола Филиппа на древнерусской иконе 13 века

Мне трудно писать эти строки, но я ощущаю, что дни мои подходят к концу. Я много сделал для приближения царствия, но червь сомнения грызет меня изнутри. Наверное, Господь решил до конца испытывать меня и мои стремления. Правильно ли я поступаю, что пишу тебе это письмо? Здесь, в столице, необыкновенно душно: в Смирне¹ уже месяц нет дождя. Каждый день я выхожу из своей обители и говорю толпе, которая внимает мне, о Господе нашем и о его учениках. Ты слышал все эти истории не раз, но толпа просит их повторять снова и снова, и, боюсь, что я начал где-то приукрашивать. Такова беда любого пересказчика.

Однако есть одна история, еще не рассказанная никем. Ты не прочтешь ее в «Изложениях»² , ибо не относится она к рассказам, записанным мною, а является тем, что видел и слышал я сам много лет назад будучи юнцом. Когда не помышлял о служении и жил у себя на родине.

Умоляю тебя, не верь написанному, так как и сам я не понимаю тех событий, и за давностью могу приукрасить. А молчать не могу более: пусть пергамент вновь сослужит мне добрую службу и избавит меня от мыслей, которые роятся в моей седой голове. Выслушай меня и забудь то, что я расскажу, не должно этой истории быть в книгах и даже в памяти. Совсем скоро я отправлюсь в последний путь, и тайны Его неисповедимости станут безразличны мне, ибо растворятся в вечной благодати.

Ты знаешь, что в юности я жил на окраине Иераполя с матерью и тремя сестрами. Мы были бедны, мать работала в банях, ухаживая за аристократами, сестры на рынке чистили рыбу, привозимую с Меандра³, а я устроился посыльным к скупому купцу-филадельфийцу по имени Стахий, что жил в восточной части города. Занимался он учеными свитками и ароматными маслами, и часто в его дом приходили загадочные путники из разных провинций: Галатии и Кипра, Каппадокии и Сирии. Все эти люди казались мне дюже странными: лица их были суровы, они говорили на греческом, который я только начал понимать, и часто упоминали кого-то по имени «Христос». Я должен был прислуживать гостям, чтобы они ни в чем не нуждались. Я носился по городу, выполняя разные поручения, причем, как правило, мне запрещалось рассказывать кому-либо об их присутствии в Иераполе. Ныне меня сие забавляет: как я, ничего тогда не понимающий, оказался деятельным участником тайной общины, епископом которой являюсь теперь.

Но речь не об этом. В те годы Иераполь славился храмами многих богов. Здесь чтили и греческого Аполлона, и сирийскую Иштар, и фригийскую Амму. Чуть ли не каждый день где-то происходили служения с песнопениями и жертвоприношениями, а толпы пророков возвещали скорый приход их божества и кары для всех остальных.

Я варился в этом котле и молился всем богам понемногу. Пока не пришел он…

Я помню тот прохладный вечер, когда в дом постучались двое путников с холмов. Первый был крепким стариком с густой бородой и в добротной одежде, глаза его горели, а брови были чернее ночи – это все, что я отметил при первом взгляде. За стариком прятался тщедушный человечек неопределенного возраста в лохмотьях с большим свертком в руках. Человечек щурился и смотрел так, словно боялся каждого куста.

– Гнать ли нищих с порога? – спросил я у хозяина, но тот сильно удивил меня. Он вдруг упал на колени и застыл в этой странной позе.

– Мой дом – твой дом, Учитель! – сказал он.

Так впервые узрел я апостола Иоанна и его раба Прохора. Может быть, именно в тот вечер Святой Дух обратил на меня внимание, и моя жизнь изменилась. Я перестал ночевать дома и ходил за Иоанном, благо мой хозяин приказал исполнять любое желание гостя. Но прихотей у апостола было немного. Почти все время он сидел в доме у очага и заставлял Прохора записывать то, что он говорил. Я прятался за полками и корзинами и слушал, не понимая и половины слов. Иногда по вечерам он отправлялся на встречи общины, где рассказывал удивительнейшие вещи, произошедшие с ним в далекой и неведомой мне земле с названием Иудея. Эти истории о божественных и невероятных чудесах, творимых сыном самого Бога, который так любил наш мир, что пожертвовал собственным чадом во имя нашего спасения. Они западали мне в душу, и я уже не смог не полюбить нашего Спасителя, Истинного Бога.

Однажды Иоанн показал нам книгу на еврейском языке – копию загадочной для меня рукописи.

– Это от Матфея, – сказал он насмешливо, – неплохо написано для мытаря. Помнится, он и двух слов связать не мог, зато пошлины в уме считал ловко.

Тебе, впрочем, все это известно, в тех или иных подробностях. И я не буду останавливаться на изречениях Иоанна, так как записал их подробно в своем пятикнижии. Известно, что судьба по воле Божьей свела меня и с другими апостолами, чьи мудрые слова я не менее скрупулезно записывал для потомков.

Когда в городе появились Филипп и Нафанаил, Иоанн стал хмурым и раздражительным. Эти древние старики, деятельные для их преклонных лет, поселились в доме сестры Филиппа Мариамны, сварливой старухи, что была в скверных отношениях с половиной Иераполя. Не могу не улыбнуться, вспоминая, как в детстве мы, дети неразумные, убегали из ее садика, наполнив подолы наших платьев спелыми сливами.

– Они не в ладах, – предупредил меня Стахий, но ничего более не рассказал.

Впервые я увидел стариков на Храмовой площади, где окруженные небольшой толпой, они, подобно иным пророкам возвещали приход нового мира. Я возвращался от прачек с тяжелой корзиной, но остановился послушать проповедь. Филипп оказался стариком с белой бородой, худой и изможденный. Полуслепой, он говорил, смотря сквозь толпу. Нафанаил же выглядел бодрее и чаще всего отмалчивался, хотя глаза его показались мне веселыми и озорными, выдавая в нем изрядного шутника, которого не смогли сломить седые годы и бродяжничество по сторонам света.

– Будет время, – скрипучим голосом возвестил Филипп, – когда не останется места недобрым богам. Все это – заблуждение и обман язычников, насмешка над естеством! – он обвел рукой город, имея в виду храмы и святилища, в том числе по левую и правую руки храмы Плутона и Сабазия⁴. – Наш истинный Бог един, и уже завтра грядет он победной поступью, обращая в прах идолов и сжигая капища.

Толпа язычников не слишком внимала словам старца, а порой даже насмехалась над ним.

– А по мне так лучше Вакх и его прислужники: хмель да блудницы! – закричал пьяный римский солдат, затесавшийся в толпе. Народ одобрительно шумел.

– Братья мои, – не смутился Филипп, – разве посылали вам Иштар или Апполон пророков своих, и тогда не чинили они блуд