домашнего хлеба.

С правого борта на них посматривал отец, сосредоточенно жевавший что-то.

— Не хочу, — сказал Семка, — я сытый.

— Можешь съесть половину, я не стану неволить.

Семка равнодушно взял хлеб и кружку молока и как-то нечаянно получилось так, что через три минуты все это исчезло. Обе щеки мальчика раздувались, на подбородке и губах дрожали капли молока.

— Ну попробуй, скажи тут, кто из вас отец, а кто чужой, — заметил Егор.

Аришка усмехнулась, а Семка нахмурился.

И снова взревел мотор, и в огромной ребристой бочке загрохотали гравий и камни, засвистели ремни трансмиссий, и пол под ногами заныл, задрожал, запрыгал. И снова ринулись в воду ненасытные стальные черепахи, въедаясь в твердый берег. У лебедок стояли матросы, Ариша и Егор, и время от времени крутили большие маховики. Отец всматривался в черпаки, в берег, подходил то к одной, то к другой лебедке, выкрикивал команду, если кто-нибудь из матросов мешкал. На Семку он и взгляда не кинул.

Ветер усилился, все больше качало драгу. Лодка билась о борт, ударялась и отскакивала, как мяч.

— Сделай кранцы! — крикнул сквозь грохот Михайло, подавая мальчику кусок автомобильной покрышки.

Семка жил у моря и отлично знал, что такое кранцы. Он отрезал ножом два больших куска покрышки, привязал к ним веревки и, вскочив в прыгающую лодку, прикрутил к борту. Теперь уже волна не грозила сломать борт: между бортами лодки и драгой терлись и скрипели упругие кранцы. Кончив работу, Семка вытер о штаны руки и ловко вспрыгнул на палубу драги. А по палубе уже гуляла холодная вода, плавучую фабрику кренило, и иногда приходилось на ходу хвататься, за поручни, стенки и стрелу, чтоб не упасть.

К Михайлу подошел отец. Сапоги у него намокли, на усах и бровях блестели капли. Он что-то крикнул и замахал руками, но моторист показал на уши и пожал плечами. И лишь когда отец закричал, напрягая голос, Семка разобрал, что он требовал заглушить мотор: драгу могло выбросить на берег и поломать.

— А мы ее чуток от берега в море отведем! — в ухо драгеру прокричал Михайло.

— Не морское это судно, драга! — загремел отец. — Для рек она предназначенная, ни одна драга не работает еще в море!

— А наша будет, Тимофей! — крикнул Михайло. — Будет!

Отец насупленно посмотрел на него, постоял у двигателя, потом махнул рукой и зашагал к лебедкам.

Напряглись тросы якорей, заведенных в море, завертелись маховики лебедок, и судно медленно двинулось в Байкал, навстречу волнам и ветру. Оглушительно грохотала бочка, дробя обломки скалы, гравий. Вода уносила вниз тяжелые крупинки драгоценного металла, и они сквозь несколько грохотов просеивались и оседали в особых шлюзах.

Внезапно Семка увидел, что Ариша шатнулась. Лицо ее залила бледность. Она стояла у маховика, закрыв рукою глаза. Укачало! Семка подбежал к ней и крепко вцепился в чугун маховика. Егор одобрительно кивнул ему, и Семка почувствовал себя уверенней. Много раз бывал он на драге, не раз матросы других смен ставили его к лебедке: «Учись, учись, пацан, может, пригодится еще!» — и Семка научился кое-чему.

И вдруг он почувствовал, что отец смотрит на него. Холодом ожгло Семкину спину. Он вобрал голову в плечи, съежился, но руки с маховика не отпускал. Отец мог ударить его, оттолкнуть — всего ждал мальчик, но от лебедки не отходил. Он крутил ее то вправо, то влево, и, если недостаточно далеко отводил драгу, Егор махал рукой, и Семка доводил драгу до нужного места. К нему подошел отец, постоял рядом, посмотрел, потом отвел Аришу к верстаку и, не сказав ни слова, ушел в машинное отделение. Семка торжествовал: значит, драгер ничего не имеет против того, что он стоит у лебедки, стоит как заправский матрос!

Когда смерклось, в море появилась светящаяся точка: моторка везла к ним ночную смену. Быстро пролетело восемь часов, и вот уже их команде пора на отдых. Семка утомился, ботинки его насквозь промокли, спина ныла, хотелось есть. Он стоял у лебедки и представлял: через каких-нибудь полчаса он очутится на сухой, теплой и неподвижной земле, главное — на неподвижной. Его все время так мотало и раскачивало, так мутило — просто не верилось, что рядом находится неподвижная земля, где не нужно хвататься за деревья и кусты, чтобы не упасть.

Замолк мотор, отец приготовился сдавать смену. Моторка с трудом пристала к драге, но каково же было удивление Семки, когда он увидел, что в ней никого нет, никого, кроме моториста.

— А смена где? — крикнул отец.

— Какая тебе еще смена! — отозвался моторист. — Залезайте, покуда живы, — и в поселок… Кто в такую погоду работает?

Егор и дядя Михайло стояли у поручней, Ариша полулежала на верстаке, обмякшая, побледневшая. Моторист, сморщив от напряжения лоб, смотрел снизу на них и держался за драгу, чтобы моторку не било о борта. Отец перекинулся несколькими словами с Михайлом и Егором и сказал:

— Поезжай ты, откуда пришел, а мы уж помаемся за лодырей.

— Вы… вы здесь останетесь? — не поверил моторист.

Но отец даже не ответил ему.

— И захвати с собой Аришу, — крикнул он уходя. — Совсем укачало девчонку.

Ушла моторка с Аришей, зажглись на драге прожектора, ослепив темно-зеленую пенистую воду и отвесный скалистый берег. Взревел мотор, и Семкина рука легла на холодный чугун маховика. И снова, заглушая шум волн и свист ветра, загрохотала бочка и один за другим поползли под воду стальные черпаки…

А к утру, когда Байкал стал успокаиваться и «беляки» — белые гребни — исчезли, Семка почувствовал такую усталость, что на мгновение глаза его сомкнулись и он увидел себя в постели.

— Был уговор не киснуть! — вдруг прогрохотало над его ухом. — Поддай уголек, пацан!

Рядом стоял Михайло и обтирочной ветошкой щекотал его шею. Семка встрепенулся.

Скоро моторка привезла новую смену, а они помчались к пирсу. Семка опять сидел с Михайлом на носу, а тот рассказывал ему про танковые бои у венгерского озера Балатон. Отец, как и прежде, пристроился на корме, сосал самокрутку и угрюмо смотрел в сторону. Когда мальчик ступил на пирс, у него от непривычки закружилась голова: целых две смены, шестнадцать часов, не стоял он на твердой земле!

— Ну, Семка, — сказал Михайло, когда они дошли до поселка, — раз ты матросил на драге, айда ко мне! На аккордеоне играть научу. Хочешь?

У Семки блеснули глаза:

— Сейчас или зайти попозже?

— А чего откладывать? Заворачивай. Позавтракаем — и за музыку!

Семке хотелось одного — спать. Голова была каменная, ноги шли неохотно, но разве можно было не пойти, если тебя звал дядя Михайло, неугомонный Михайло, Михайло — Поддай Уголек!

И мальчик зашагал с