Борис Петров Акция протеста г-на Боброва

Рано утром, еще до пения птиц, еще не старых лет г-н Бобров выехал из одного города, чтобы попасть в другой город.

За ним тянулся шлейф тоскливых гостиничных ночевок.

Почему г-н Бобров едет в другой город: он ведь устал, он потерял счет чужим местам? Уж не от женщин ли спасается г-н Бобров? Не коварный ли он обольститель, подлец, бросающий возлюбленных; может, наоборот – он несчастный одинокий человек?

Устроившись в купе, Бобров читает книгу; женщины тут ни при чем. Он смотрит через окно на российскую действительность. Он любит покой; обеспеченный годами верной службы, он выкупил всё купе, дабы не оказаться с российской действительностью слишком близко – иногда такая встреча приятна, но бывает, что и подпахивает.

Проводница несет уважаемому человеку стакан чая в настоящем железнодорожном подстаканнике. Остановки готичны.

Достигнув пункта назначения, г-н Бобров вселяется в хорошую гостиницу и осматривает достопримечательности; в каждом городе найдется по древней церкви и художественной галерее; на крайний случай существуют краеведческие музеи. Он обедает в ресторане в случае наличия таковых, заказывая хорошо прожаренные стейки, и оставляет на чай ровно десять процентов от суммы.

Два-три дня, не более, и такси везет г-н Боброва на очередной вокзал – непременно шедевр модерна с мозаичными панно. Лишь два-три дня.

Он давно в пути, наш Одиссей. Он едет; неужели за спиной у этого человека Троянская война – или, может быть, еще какие-то войны?

Никаких Трой; Бобров не завоеватель, он, честно говоря, даже достопримечательностями интересуется лишь с целью убить время.

Дома осталась семья – жена и две дочки; ежевечерне, после прогулок и обеда, заботливый г-н Бобров делает звонок и ласково воркует:

– Мусичка, чем ты сегодня занималась? А что ты сейчас делаешь?

Жена передает трубку детям.

– Папа, когда ты вернешься? – спрашивают девочки.

– Не знаю, – вздыхает папа.

С детьми он старается быть строгим, скучает; после разговора у Боброва появляется острое желание выпить. Но он не пьет, ибо тренирует силу воли – ему требуется, ему очень нужна сейчас сильная воля.

Г-ну Боброву необходима сила воли, потому что не так давно состоялся примечательный разговор.

– Старик, – сказал осведомлённый коллега, – поздравляю, старик! Говорят, вопрос решен положительно. Сто процентов: тебя повысят. Указ о твоем назначении вот-вот будет подписан. Ну, с тебя причитается!

Бобров приосанился, хмыкнул, пригладил начинающую лысеть голову, бросил на окружающую действительность победный взгляд и пообещал закатить такой банкетище, которого в стенах ведомства еще не видели.

В тот же вечер г-н Бобров собрал чемодан и отбыл: на такси, отказавшись от персональной машины, добрался он до скрипящего тамбурами длиннющего состава, стоящего на пятом пути. В чемодане находилась пара брюк, рубашки, белье, бритва, томик писателя Дмитрия Быкова, головка маринованного чеснока и три вчерашних котлеты.

В поезде г-н Бобров долго содрогался от ужаса, но все-таки одолел ресторанный обед, отдававший резиной, закусил кушанья маринованным чесноком, а котлеты сожрал посреди ночи, так как с непривычки и от нервов часто просыпался.

Ему снился сон: открывается беззвучно и тихо дверь купе, и входят трое в балаклавах; мрачные инквизиторы, чьи глаза багрово мерцают в прорезях. Становится нечем дышать, темные фигуры тянут к г-ну Боброву руки, и эти руки удлиняются, вытягиваются, растут, извиваются, как змеи, нащупывают его горло – сжимаются холодные мертвые пальцы, он и сам уже почти мертвый; и жуткий хриплый голос произносит врастяжку:

– Указ подписан. Ты назначен. Ты – избран! Ты – наш! С тебя банкет!

– Не хочу! Не ваш! – кричит г-н Бобров и валится с полки; колеса стучат на стыках, гудит электровоз впереди, и он берет склизкую холодную котлету и начинает жевать; утром Боброва тошнит.

Да, он беглец – он убежал. Он не хочет назначения на высокий пост. Г-н Бобров в душе оппозиционер; он ненавидит власть и не хочет более служить ей, принимать подачки. Он видит глупость и серость, вынужден и сам быть глупым и серым; ему не нравится быть глупым и серым.

– Больше невмоготу, – говорил себе Бобров, садясь в очередной поезд.

Нет, он не из тех, кто выходит на запрещенные демонстрации; он не вывешивал на своем балконе протестные плакаты, не бранился в соцсетях с адептами режима; у г-на Боброва вообще нет своих аккаунтов: так безопаснее. Он не перечил руководству и исполнял поручения добросовестно и в срок; г-на Боброва считают одним из лучших, доверяют ему и ставят другим в пример. Даже дома он не осмеливался вести крамольные беседы – ведь растут дочки; не надо впутывать детей в грязные дела.

Он не знает способа бороться с государственной машиной, чьим винтиком, в сущности, является. Отказываться от назначений не принято, это очень нежелательно; как бы чего дурного с отказником не случилось. Г-н Бобров не может сказать «нет».

Став частью системы, г-н Бобров отчаянно желает вырваться; более того, в ведомстве стало модным мечтать: ах, уйти бы отсюда на вольные хлеба! Он решился воплотить мечты в жизнь. Если он будет переезжать из города в город, туда-сюда, прочерчивая невообразимые кривые по железнодорожной карте, его не обнаружат, не отыщут. Занято. Нет дома. Уехал. Вне зоны действия сети. Он в Новосибирске, Юрге, Мариинске, Боготоле, Ачинске, Красноярске – дальше, глубже, вперед, вперед, в России огромное количество городов.

– Он что, с ума сошел?

Россия, может быть, некомфортна для жизни, но отлично подходит для игры в прятки; его не найдут и назначат другого; тогда он сможет вернуться. Он станет никто и заживет, наконец, свободной жизнью.

Вы, активисты, требующие свободы: не ведаете, чего алчите, ибо вы не работали чиновником; побыв в такой шкуре, вы бы изведали час блаженства, скинув ее.

Неинтересны г-ну Боброву древние соборы и собрания живописи. Великие реки и малые речки, отражение огромных снежных хребтов и зеленой тайги в глубоких водах, орел над степью, ласковые чаши озер кажутся г-ну Боброву скучными; он едет и ждет, ждет и едет, и тоскливо спрашивает у Мусечки:

– Ну, чем ты сегодня занималась?

Втайне он чувствовал себя героем. Он осмелился бросить вызов системе, чудовищной, бездушной машине! Этим вызовом стало бегство; для того, чтобы сделать ноги, тоже надо иметь мужество.

Бегство стало его протестной акцией! И он надеялся добиться ею кое-чего большего, чем демонстранты или несчастные тюремные сидельцы, ибо один взбунтовавшийся чиновник может сотворить больше сотни уличных активистов. Винтик сам вывинтился из механизма. Станет