это? – изумлённо спрашивает малыш.

– Да шавка какая-то, – начинает отец и осекается под строгим взглядом по-молодому чёрных глаз женщины.

– Это, – очень спокойно говорит она, – это два килограмма преданности и немного шерсти.

С запястья женщины свисает двухрядное ожерелье золотых медалей.

На почтительном расстоянии от привязанных к тонким березкам кавказских овчарок толпятся восторженные зрители. Собакам жарко, языки свисают до земли, тяжело вздымаются и опадают бока.

Лучше всех устроился самый большой пёс в пышной буро-белой шерсти. Натянув привязь и потеснив остальных, он раскопал землю и лежит в прохладной сырости в самом тенистом месте. Склонив огромную голову, он лижет свои передние лапы и трётся о них головой и шеей, благодушно щурит глаза.

Зрители беседуют вполголоса, будто боясь потревожить великолепных в своем могуществе зверей. Громко говорит только один. Он стоит чуть впереди, как бы между собаками и людьми и упоённо ораторствует.

– Эт-то не собака, – кричит он. – Эт-то зверь лютый! Ему человека разодрать раз плюнуть, ему эт-то в удовольствие только.

– И любого раздерёт? – подбадривают оратора из толпы.

– А чего ж, – радуется он. – Конечно, любого. Ребёнок там или кто, не посмотрит. Ему б только до крови добраться. А сильны! Бетонные столбы гнут.

– И хозяина рванет? – гнёт своё тот же голос.

– А чего ж, ему без разницы. Только палку забудь и всё. Во смотри. Ну ты, – обращается он к буро-белому псу, – ты, ск-котина!

Пес поднимает голову и внимательно смотрит на оратора, на зрителей.

– Во, я ж говорю, зверь! Вот я слово скажу, враз кинется!

И он начинает кричать.

– Взять их, куси! Чужой, фас-с, взять их!

Зрители бледнеют, но стоят неподвижно. Человек прыгает, нелепо машет руками. Наконец пес пороховым взрывом выбрасывает гулкий выдох-лай. Оратора как порывом ветра сразу относит к зрителям. Пряча улыбающуюся морду, пес снова лижет лапы. Остальные овчарки даже не поднимают голов. Видимо, привыкли.

Пациенты

В ветеринарной поликлинике часы приема. Врачей, как везде, не хватает, и очередь движется медленно. Собаки, кошки, хомячки, попугайчики… Все здесь. И тихо. Изредка заскулит собака или мяукнет недовольная заточением в сумке кошка. Люди оживлённо, но вполголоса беседуют, обмениваясь рецептами и именами врачей.

Уже час никто не выходит из кабинета. Там идет операция. Пришедшие раньше рассказывают остальным: там собака, сбитая машиной. Перебегала улицу и попала под колесо. Принесли её сюда двое, муж и жена. Муж сейчас в кабинете, а жене стало плохо с сердцем, вон сидит.

– Как же вы её без поводка отпустили? – спрашивает кто-то.

– А она не наша, – тихо, словно извиняясь, отвечает женщина. – Мы никогда собак не держали, ни кошек. Никого. Муж мой не любит животных.

– Как же вы её донесли?

– У мужа шарф широкий, белый. Завернули осторожно. Её к обочине отбросило. А чья она, мы не знаем. Мы только видели, как побежала она. Муж ещё сказал, много бездомных собак стало. И тут машина из-за угла. Ну и… на наших глазах всё.

– Бездомная значит, – звучит сразу несколько голосов.

Владельцы собак сочувственно вздыхают, прижимая и оглаживая своих любимцев.

– И куда же её теперь?

– Себе возьмём, – сразу отвечает женщина. – Муж сказал, если выживет, то у нас жить будет.

В очереди сидит пожилая женщина в необычном здесь тёмно-синем «правительственном» костюме, кружевной воротничок блузки заколот изящной брошкой, седые волосы уложены старомодным валиком, на левой стороне жакета разноцветные орденские колодки. На коленях женщины лежит маленькая рыжая собачка, похожая на миниатюрного оленёнка. Треугольные ушки-локаторы чуть дрожат, глаза прикрыты. Чёрная изящная мордочка покрыта серой пылью седины. Собачке неудобно: она явно хотела бы свернуться клубком, но ей мешает шина на передней лапке.

– А что у вас? – спрашивает соседка.

– Перелом. В старости, – ушки собачки сразу настораживаются, будто произнесли её кличку. – В старости кости хрупкие. Спрыгнула неловко с дивана и поскользнулась.

– А вы без очереди идите. Вы же ветеран, – советует соседка.

Собачка медленно встаёт, держа на весу переднюю лапку, и заглядывает снизу вверх в лицо хозяйки.

– Так это ж я ветеран, а не она, – спокойно отвечает женщина. – Правда, Муся? Ей общая очередь.

Муся осторожно переступает и укладывается обратно.

Риф

Колли Рифа знает весь бульвар. Его так и зовут – красавчик Риф. И Риф это знает. Он любит, бегая за палкой или снежком, вдруг остановиться и застыть в картинной стойке. Стоит с гордо поднятой головой и слушает, как его хвалят.

Риф и в самом деле красив. Узкая, изящных обводов морда, пышное белоснежное жабо на груди, огненно-рыжая спина, мягко надломленные в верхней трети уши, темно-карие ясные весёлые глаза, сильные лапы, пышный стелющийся по ветру хвост… И ко всему этому мягкий ласковый характер, безукоризненные манеры. Немудрено, что Риф так и купается в океане всеобщей любви. Его веселый, звонкий, как у всех колли, лай приветствует знакомых и возвещает игры.

– Красавчик мой! Душка моя! – тискает Рифа Инна.

В объятиях хозяйки Риф блаженно замирает, и только хвост мечется опахалом.

Вечером на боковой аллее «большое собачье общество». Владельцы неспешно прогуливаются, а собаки кружатся по заснеженным газонам. Вылетел из темноты Риф, приветственно взлаял, ткнулся наскоро носом в ласкающие руки и снова унёсся в темноту.

И вдруг оттуда, из темноты, крик, лай, снова крики. Разноголосым хором взорвалась собачья свора, но милицейский свисток заставил владельцев расхватать собак и остаться в тени.

Словом, в ближайшее отделение были доставлены Риф, Инна и импозантный мужчина в роскошной дубленке. Он кричал, что на него натравили собаку, что порвали одежду, искусали, что этого так оставить нельзя. Инна по-девчоночьи ревела в голос и кричала сквозь рёв, что она спокойно шла, а этот стал хватать её, неприлично ругаться, что Риф только залаял и прыгнул ему на грудь, что Риф вообще не кусается.

Инна замолчала после первого же окрика. Мужчина демонстрировал порванную на груди дубленку, а Инна тихо плакала в ожидании дальнейших неприятностей. Риф полизал ей руки и… отправился гулять. Он такого ещё не видел и не нюхал. И поначалу на него не обратили внимания. Все были заняты потерпевшим и коротким разрезом на груди дубленки. Разрез повторялся на пуловере, рубашке, а когда мужчина снял и рубашку, все увидели слева, напротив сердца, красную короткую полоску, пересекающую сентиментальную татуировку – голубка.

– Вот это собака! – сказал кто-то, и все сразу обернулись, отыскивая собаку.

И стало