Однако неожиданно А.Г. получил от нее из Биробиджана письмецо примерно следующего содержания:

«Дорогие мои братики! Я уже дома, скучаю по вас и своему милому паричку. Уже очень хочется поскорее его увидеть. Если будете случайно в наших краях, не забудьте прихватить с собой мою маленькую вещичку. Надеюсь на вашу порядочность. Если надумаете приехать, привозите побольше харчей: в доме нет ни крошки, голодаю. С искренним уважением, ваша Любовь Станиславовна.»

– Еще чего надумала, – возмущенно воскликнул А.Г., отбрасывая послание, – на дом ей парик доставить! Сама была раззявой, сама пусть и приезжает за ним.

Через некоторое время Люба прислала следующее письмо: «Дорогие братики, почему не пишете? Почему не возвращаете паричок? Это уже напоминает воровство, знаете ли. Мне без него очень плохо. Мне вообще очень плохо, не знаю, как жить дальше и стоит ли вообще так жить. Второй день ничего не ела, голова идет кругом и перед глазами неустанно мураши скачут. Вчера пошла к бывшим знакомым занять денег на хлеб, так они меня выгнали, заявив, что я еще не вернула им двадцать рублей, которые занимала перед отъездом. Утешаю себя тем, что скоро стану стройной, как фисташковая пальма. Верните парик, негодники. Любящая вас Л.С.»

– Прикидывается, – прокомментировал письмо психологичный А.Г., – умирающий с голоду не станет про какие-то там парики думать.

К очередному посланию Кузнецова приложила три фотографии разных периодов: 1) смеющаяся Люба в черном купальнике вылезает из проруби; 2) соблазнительная Люба в пеньюаре лежит на животе в разобранной постели и строит перед объективом физиономию роковой женщины; 3) обнаженная Люба сидит в ванне и маскирует грудь струей воды, бьющей из душа.

Само письмо Люба сочинила в ином ключе – в нем было вот что написано: «Все, надоело прозябать и быть вечной жертвой! Недавно прочитала на досуге (а у меня его теперь много) книгу американской женщины-психолога – там все как будто бы про меня! Я теперь по всей квартире развешиваю цитаты из этой книги – вроде «Если хочешь быть счастливой, будь ею». Это теперь мой основной интерьер и украшения. На днях продала ковер – хоть наелась досыта, головокружения прошли. Боюсь, скоро придется продавать концертные платья и пианино, потому что в квартире уже больше ничего не осталось. Зато много места для встреч с разными интересными людьми.

Я тут дала объявление, что организовываю клуб «Белая ворона». Условие приема – присутствие на званом обеде в одних плавках. Если хотите, присоединяйтесь, дорогие братики, но для вас условия жестче: в плавках я вас уже видела, поэтому вам придется отобедать со мной голышом. Шутка.

Так вот, первой «вороной» по моему объявлению оказался пухлый мальчик лет двадцати – робкий такой, милый, в очках. Я его чаем на кухне поила, а он вдруг вскочил из-за стола, засопел, поцеловал меня в щеку – и пулей в ванну! До сих пор не знаю, что это с ним такое приключилось.

Во время голодухи я ни с того ни с сего начала писать статьи про то, что у нас никто не ценит талант, про извращенные ценности в обществе, короче, сделала настоящее психологическое исследование. Получилась огромная работа. Я ее в редакцию несу, думаю, мне за это целое состояние дадут. Нарядилась необычно – последние тряпки насобирала, газовый шарфик нашла, вся такая загадочная, а сама еле на ногах держусь, – и в редакцию. Меня там охами и ахами встречают, мол, какая потрясающая женщина, кто это такая? Я им улыбаюсь, со всеми флиртую, отдаю свою статью. И через два дня мне приходит гонорар – 17р. 48к. На две булки хлеба, мороженое и коробок спичек. Шикуйте, Любовь Станиславовна…

Дорогие братики, передавайте привет моему паричку. Как он, не болеет? Жив еще? Вы не будете против, если я пришлю за ним курьера? Как говорится, если Магомет не идет к горе, за Магометом посылают гору. Прощайте, помните про свою несчастную сестричку Любочку.»

На этом серия посланий от «сестрички Любочки» прекращается, и на долгое время она не дает о себе знать: наверное, ей надоело писать в пустоту, потому что бессовестные «братики» ни разу не удосужились ей ответить.

А потом последовал вопль отчаяния с телеэкрана: Люба всеми правдами и неправдами сумела убедить Хабаровское телевидение бесплатно сделать о ней программу и поведать честному народу о страданиях бедной певицы. Казалось чудом, что ТВ на это пошло: обычно такая передача обходилась заказчику в пять тысяч рублей (в те времена – очень большие деньги). Позже Кузнецова рассказывала, что, когда ей в студии предложили уплатить эту сумму, она расплакалась и чуть не в истерике поведала главному редактору свою печальную историю. Видать, слезы страдалицы были действительно слезами безысходности, раз уж телевизионщики решили отступиться от своих принципов и пойти на неслыханную уступку.

Нельзя сказать, что Люба выглядела перед камерой так уж плохо: одетая в ярко-красную кофточку, с какой-то бижутерией, со вкусом накрашенная, она смотрелась гораздо лучше того дня, когда я видел ее в последний раз. И говорила вновь своим поставленным артистическим голосом.

Ужасно было другое: после каждой фразы рот Любы непроизвольно искажался судорожной гримасой, которая придавала ее лицу хищное выражение. Это были последствия вынужденного голодания и нервного напряжения, вызванного ее бедственным положением за последний год. Свою роль сыграла и язва желудка – она открылась сразу же после бенефиса бывшей примадонны в Биробиджанской филармонии.

– Мне милостиво позволили дать концерт, – рассказывает Любовь Станиславовна с экрана. – Успех был очень большой, море цветов и рукоплескания. Но, как обычно, ни копейки денег. За все время, пока готовилась к выступлению, я практически ничего не ела, а когда вернулась вечером домой – как всегда, одинокая и никому не нужная, – то прямо посреди цветов потеряла сознание. Меня увезли в больницу с кровоточащей язвой. Вот, досиделась на диете.

Рассказывала Люба и о том, через какие страдания ей пришлось пережить, когда она, всем известная певица, вышла на улицу с протянутой рукой. Выбор у нее был небольшой: либо начнешь просить подаяние, либо умрешь с голоду. Интересно, что мысль найти другую работу, не связанную со сценической деятельностью, ей не приходила в голову даже в тяжелейшие моменты «голодного периода» …

Любины откровения перемежались концертными номерами. Увы, такой образ жизни не мог не сказаться на ее голосе, и песни, исполненные на бенефисе, она практически не пела, а кричала надсаженными связками.

На телестудии Люба записала под «минусовку» легкие эстрадные песенки, и меня поразило полное отсутствие жизненной энергии, что била в ней ключом