- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (73) »
с ключами. Я плеснул на вату нашатырь, сунул пациенту под нос. Он вздрогнул и застонал.
– Ив-Рене, вы меня слышите? Кто вас ранил?
Люпон пробормотал что-то невнятное, на губах выступила кровь, я склонился к его лицу. Он снова попытался что-то сказать, но выдавил из лёгких только бульканье и тихий, похожий на кряхтение шелест. Если это и было чьё-то имя, я не расслышал его. Больше всего этот всхлип напоминал по звучанию «персан». Persane?! Персиянка?! Из-за того что мы прибыли из Персии, Елену в Париже прозывали «прекрасной персиянкой» или «русской персиянкой».
Я сунул Люпону под нос всю склянку с нашатырём:
– Ив-Рене, кто стрелял в вас?
Распахнулась дверь, Мартина вкатила стол с ватой, бинтами, спиртом, анестетиком и хирургическими инструментами.
Больной прохрипел ещё невнятнее:
– Перся… прсяк…
Мартина положила ладонь ему на лоб:
– Тихо, тихо, успокойтесь, сейчас мы вам поможем. Всё будет в порядке.
Люпон потерял сознание. Я взрезал ножницами алую от крови, насквозь промокшую сорочку: под правым соском краснела аккуратная круглая дыра от пули. Протёр руки карболкой, щедро плеснул её же на рану. Мартина привязала руки и ноги пациента к столу, положила ему на лицо маску с эфиром. Ждать полного эффекта анестетика было некогда, раненый уже захлёбывался собственной кровью.
– Сестра, следите за дыханием!
Взмахом скальпеля я рассёк кожу на груди и с силой перебил стамеской рёбра, чтобы добраться до продырявленного сосуда. Краем глаза заметил вошедшего доктора Шаброля. От него пахло жареным луком и котлетами.
Шаброль склонился над больным, сыто икнул:
– Коллега, напрасный труд. Этот не жилец. Задет большой сосуд, лёгкое коллабировано.
Я не спорил: вся грудная полость была залита кровью. Однако несчастный ещё был жив. Я не мог лишить его последнего шанса на спасение. Надо было положить зажим на правую лёгочную артерию, но мешала кровь. Я качал ногой насос, а она всё лилась и лилась. Стало ясно, что это безнадёжно, пациент уходит. В отчаянии я попытался добраться до правой лёгочной артерии вслепую, но без пульса никак не мог найти её.
Голос Мартины над ухом произнёс:
– Доктор, грудная клетка не двигается. Он перестал дышать.
– Нет, нет… – с меня вовсю капал пот, я вытер лоб о плечо. – Заинтубируйте его.
Пока Мартина вставляла в горло трубку, я нащупал в грудной клетке сердце. Оно и вправду не двигалось. Я попытался сделать массаж, но сердце оставалось совершенно недвижным куском плотного мёртвого мяса. Я вынул руку, уже не спеша вытер кровь о простыню.
– Оставьте, медсестра. Он умер.
Мартина собирала инструменты, а я долго и ожесточённо оттирал окровавленные руки, вычищал тёмную кровь из-под ногтей, потом тщательно сушил ладони полотенцем. Наконец собрался с духом, отбросил полотенце.
– Посмотрю, тут ли родственники.
В зале ожидания ко мне подсолнухами обернулась дюжина бледных, взволнованных лиц. На женщинах колыхались полупрозрачные атласные и муслиновые платья с блёстками, качались длинные бусы, сверкали бриллианты в ушах. Мужчины переминались пингвинами в обеденных чёрных смокингах и фраках, в белых рубашках. Эти неуместные вечерние туалеты придавали случившемуся абсурдную опереточность. Собравшиеся расступились, и мне навстречу шагнула худая женщина – в простом джемпере и юбке, с гладко собранными волосами и восковым лицом. – Доктор… Высокий жгучий брюнет в белом кашне, с напомаженными тонкими усиками и зализанными назад, сверкающими от брильянтина волосами уже всё понял и поспешил вклиниться между нами, словно надеялся предотвратить ужасную весть. Но у меня не было выхода. – Мадам, ничего нельзя было поделать. Месье Люпон скончался. Рана оказалась смертельной. Я глубоко сожалею. Женщина отшатнулась. Усач обнял её, принялся поглаживать её предплечья: – Одри, Одри, я тут, я с тобой, мы все с тобой… Она осталась в его объятиях недвижной, с опущенными руками. Остальные присутствующие сгрудились вокруг. Через несколько минут вдова высвободилась, обратилась ко мне: – Доктор, проводите меня к нему. Я повёл её в операционную. Утешитель двинулся следом, но мадам Люпон жестом остановила его. Помедлила несколько мгновений на пороге, подошла к прикрытому телу на столе, сама приподняла простыню с лица трупа и замерла, нахмурив брови и плотно сжав бесцветные губы. Меня поразила выдержка этой женщины, только что узнавшей о гибели мужа. Я слегка покривил душой: – Он не страдал, мадам. Он даже не приходил в себя. Не оборачиваясь, мадам Люпон скорее приказала, чем попросила: – Дайте мне с ним проститься. Я замялся, она сухо повторила: – Не ждите меня, я вернусь сама. Ужасно не хотелось бросать её одну с покойником в холодной комнате без окон, но мадам Люпон умела приказывать.
В зале ожидания к друзьям Люпона присоединился мужчина средних лет в надвинутом на уши котелке. Его бесформенный серый костюм торчал диссонансной нотой среди фраков и смокингов прочих мужчин. Он отвёл меня в сторону, предъявил удостоверение: – Доктор, я инспектор Валюбер из Сюрте1, из отдела судебной полиции префектуры. Он был намного ниже меня, к тому же поля котелка мешали разглядеть его лицо. Оставалось лишь общее впечатление чиновника среднего сложения, средних лет и невыразительной наружности. – Что вы можете сказать о ранении? – Огнестрельная рана в правое лёгкое. Он скончался от потери крови. Инспектор повернулся к друзьям покойного: – Дамы и господа, прошу прощения, я понимаю, какое потрясение эта гибель, но чем скорее следствие выяснит все детали этого вечера, тем выше шансы поймать убийцу. Кто был в ресторане с… э-э-э… – выудил из кармана блокнот, заглянул в него, – месье Люпоном? Чтобы не мешать допросу, я отошёл к регистрационной стойке и сделал вид, что погружён в журналы больных. Толстый господин с каплями пота на лысине шагнул вперёд: – Все мы, кроме Антуана Бартеля, – указал на высокого и усатого утешителя вдовы, – и Одри, то есть мадам Люпон, она сейчас прощается с… Ивом-Рене. – Это я сообщила бедняжке Одри о несчастье, я прямо из ресторана позвонила ей, – страдальчески прорыдала рыжая дама с нарисованными фиолетовыми бровями и чёрными страусовыми перьями в огненных волосах. Инспектор Валюбер вытащил из-за уха карандаш: – Будьте любезны, мадам, месье, ваши имена? Фат с тонкими усиками представился первым: – Антуан Бартель, журналист, веду светскую хронику в Paris-Soir. Толстый господин с вспотевшей лысиной оказался главой издательского дома «Паризо пресс», а рыжая оперённая дама –
В зале ожидания ко мне подсолнухами обернулась дюжина бледных, взволнованных лиц. На женщинах колыхались полупрозрачные атласные и муслиновые платья с блёстками, качались длинные бусы, сверкали бриллианты в ушах. Мужчины переминались пингвинами в обеденных чёрных смокингах и фраках, в белых рубашках. Эти неуместные вечерние туалеты придавали случившемуся абсурдную опереточность. Собравшиеся расступились, и мне навстречу шагнула худая женщина – в простом джемпере и юбке, с гладко собранными волосами и восковым лицом. – Доктор… Высокий жгучий брюнет в белом кашне, с напомаженными тонкими усиками и зализанными назад, сверкающими от брильянтина волосами уже всё понял и поспешил вклиниться между нами, словно надеялся предотвратить ужасную весть. Но у меня не было выхода. – Мадам, ничего нельзя было поделать. Месье Люпон скончался. Рана оказалась смертельной. Я глубоко сожалею. Женщина отшатнулась. Усач обнял её, принялся поглаживать её предплечья: – Одри, Одри, я тут, я с тобой, мы все с тобой… Она осталась в его объятиях недвижной, с опущенными руками. Остальные присутствующие сгрудились вокруг. Через несколько минут вдова высвободилась, обратилась ко мне: – Доктор, проводите меня к нему. Я повёл её в операционную. Утешитель двинулся следом, но мадам Люпон жестом остановила его. Помедлила несколько мгновений на пороге, подошла к прикрытому телу на столе, сама приподняла простыню с лица трупа и замерла, нахмурив брови и плотно сжав бесцветные губы. Меня поразила выдержка этой женщины, только что узнавшей о гибели мужа. Я слегка покривил душой: – Он не страдал, мадам. Он даже не приходил в себя. Не оборачиваясь, мадам Люпон скорее приказала, чем попросила: – Дайте мне с ним проститься. Я замялся, она сухо повторила: – Не ждите меня, я вернусь сама. Ужасно не хотелось бросать её одну с покойником в холодной комнате без окон, но мадам Люпон умела приказывать.
В зале ожидания к друзьям Люпона присоединился мужчина средних лет в надвинутом на уши котелке. Его бесформенный серый костюм торчал диссонансной нотой среди фраков и смокингов прочих мужчин. Он отвёл меня в сторону, предъявил удостоверение: – Доктор, я инспектор Валюбер из Сюрте1, из отдела судебной полиции префектуры. Он был намного ниже меня, к тому же поля котелка мешали разглядеть его лицо. Оставалось лишь общее впечатление чиновника среднего сложения, средних лет и невыразительной наружности. – Что вы можете сказать о ранении? – Огнестрельная рана в правое лёгкое. Он скончался от потери крови. Инспектор повернулся к друзьям покойного: – Дамы и господа, прошу прощения, я понимаю, какое потрясение эта гибель, но чем скорее следствие выяснит все детали этого вечера, тем выше шансы поймать убийцу. Кто был в ресторане с… э-э-э… – выудил из кармана блокнот, заглянул в него, – месье Люпоном? Чтобы не мешать допросу, я отошёл к регистрационной стойке и сделал вид, что погружён в журналы больных. Толстый господин с каплями пота на лысине шагнул вперёд: – Все мы, кроме Антуана Бартеля, – указал на высокого и усатого утешителя вдовы, – и Одри, то есть мадам Люпон, она сейчас прощается с… Ивом-Рене. – Это я сообщила бедняжке Одри о несчастье, я прямо из ресторана позвонила ей, – страдальчески прорыдала рыжая дама с нарисованными фиолетовыми бровями и чёрными страусовыми перьями в огненных волосах. Инспектор Валюбер вытащил из-за уха карандаш: – Будьте любезны, мадам, месье, ваши имена? Фат с тонкими усиками представился первым: – Антуан Бартель, журналист, веду светскую хронику в Paris-Soir. Толстый господин с вспотевшей лысиной оказался главой издательского дома «Паризо пресс», а рыжая оперённая дама –
- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (73) »