Литвек - электронная библиотека >> Элла Ромм и др. >> Биографии и Мемуары и др. >> История одной жизни >> страница 3
году.

700 пассажирских мест, но билеты достать было трудно,

И брали за них чудовищную мзду.


Хочешь уплыть отсюда? Плыви отсюда!

Всё, что ты нажил, отдай и к чертям плыви!

"Струма" – дряхлое судно, разбитое судно,

Однако другого не будет. "Струму" благослови.


* * *


Молится богу старик на корме,

Лица людей угрюмы.

Черноволосая Эстер во тьме

Плачет в каюте "Струмы"

И обнимает округлый живот:

Может быть в нем Мессия?

На Палестину идет пароход.

Ночь, и шалит стихия.

Только не сбудется, не суждено,

Чайки накличут горе,

Струму затянет холодное дно

И похоронит море.

Дети, и женщины, и старики –

Нет никому пощады,

Будто бы с чьей-то нелегкой руки,

С чей-то дурной бравады.

Небо закуталось в черный атлас,

Хищник идет по следу.

Кто-то подпишет неверный приказ,

Кто-то пошлет торпеду.

Спали спокойно Каир и Стамбул

Ночью седой, угрюмой.

Может, Мессия в ту ночь утонул

Вместе с несчастной "Струмой"?


6


12 декабря. Москву проклинают германцы,

Аэростаты – в небо, а ополченцы – в снег.

Струма выходит из румынской Констанцы.

Двигатели ни к чёрту. Калека везёт калек.


Через несколько дней судно достигло Стамбула.

Тайные переговоры: "Лондону они не нужны!"

Двигатель не работает. "О, лучше б она потонула,

Старая кляча! Цель не оправдывает цены!"


"Корабль переполнен. Не хватает продовольствия!.."

"Подлинно эпидемия, отсутствуют рационы!.."

"Без паники, господа, сохраняйте спокойствие!.."

"А может быть, там провокаторы и шпионы?!.."


"Время военное, непозволительно рисковать!

Отбуксовать это судно в открытое море!"

"Ну что же, придётся его-таки отбуксовать,

Надо поставить точку в этом сыр-боре".


Долго ли виться ещё клубочку?

Долго ли жить сиротке?

В их одиссее поставит точку

Ракета с советской подлодки.


Приняло их, пеной бурля,

Чёрное море, а не земля

24-го февраля.


* * *


Волны холодного небытия

В белой уходят пене.

Эстер, скажи, где могила твоя?

Где преклонить колени?

Умер Мессия во чреве твоем –

Ждали напрасно люди, –

В черной воде похоронен живьем

И воскресать не будет.

Кто под прикрытием громких тирад,

С честью и долгом в ссоре,

Перерубил корабельный канат,

Узников бросил в море?

Их, переживших погромы и страх,

К смерти вела дорога.

В чьих они были всесильных руках:

Зла, Провиденья, Бога?

Дети, и женщины, и старики –

Нет никому спасенья.

Все они лягут в морские пески

И обретут забвенье…

Эстер последний встречала восход

На корабле у трюма.

На Палестину спешил пароход,

Старое судно "Струма".


23 март – 4 апреля 2012 года


Завершу повествование о семье Мейтис рассказом о моей маме. Ее звали Геня, но в эвакуации ростовские казачки переименовали в Анну. Папа называл ее ласково Куцалы, от Аникуца (так по-румынски звучало ее имя). Точная дата рождения Анны Мейтис не известна. Хотя в паспорте у нее обозначен 1906 год, она помнила эпизоды, связанные с погромом 1903 года, а значит, возможно, была ровесницей века.



История одной жизни. Иллюстрация № 5
Анна Мейтис, 1970, поселок Шолоховский


Семьи Мейтисов и Вайсманов жили напротив друг друга. Поженившись, мои родители переехали в дом свекрови, бабушки Цейтл, которая к тому времени была вдовой. Там в 1928 году родился я, старший сын Льва Вайсмана, Юлий, названный так в честь дедушки Йоэла. Когда мне было 3 года, папа отделился от Мейтисов и снял во дворе некоего господина Каца двухкомнатную квартиру на улице Прункуловская. Там родился мой брат Фима (Хаим) в 1934 году.


История одной жизни. Иллюстрация № 6
Дом на улице Прункуловская (фотография Steinchik)


После рождения брата мы переехали в четырехкомнатную квартиру на втором этаже в том же дворе. В четыре года Фима выпал из окна второго этажа. Очевидно, потерял равновесие в тот момент, когда я отвернулся. Я успел схватить его за ножку, но в моей руке остался только ботинок. Мой брат спланировал прямо в соседский вазон с цветком. Цветок, вероятно, смягчил удар. В результате Фима даже не потерял сознание, отделавшись только раной на затылке. Я выскочил на улицу и принес его домой. На помощь пришел дядя Копель, который как раз проходил мимо нашего дома. Он вызвал семейного врача по фамилии Урбанович, и тот оказал Фиме первую помощь. Кроме шрама, падение не привело ни к каким последствиям, что значительно сгладило мое чувство вины перед Фимой во время этого несчастного случая.


Получив возможность переехать в более престижный район, мой отец выбрал центр на улице Гоголя напротив парка со знаменитым кафедральным собором и триумфальной аркой, установленной в честь победы русского оружия над турками. Это была квартира буржуазного типа, с четырьмя комнатами, одну из которых занимал мамин рояль. Переезд означал, что папа достиг определенных высот в своей коммерческой деятельности. У мамы была прислуга, а у меня – гувернантка Настя, которая ходила со мной гулять в Пушкинский парк и заодно встречалась там с молодым священником. Я носил модную в те времена «матроску». Жили мы благополучно и счастливо до 1940 года, то есть до прихода Советской власти в Бессарабию.



История одной жизни. Иллюстрация № 7
Молдавская деревня. Рисунок Анны Мейтис (Вайсман)

Предыстория: семья Вайсман


Я отчетливо помню дедушку Менделя. Он был крепким мужчиной, знавшим себе цену. Он руководил семейным кланом, вокруг которого группировались остальные родственники, жившие в Кишиневе.


В субботу представители семьи Вайсман садились за огромный стол. Бабушка Хейвет ростом была выше деда и поэтому называлась «большой бабушкой». Она стояла возле него по струнке с кувшином вина и наливала бокал. Дедушка Мендель выпивал его после обязательной молитвы на хлеб. Затем дедушка вытирал усы, бабушка садилась за стол, и начинался субботний вечер. Я помню, как стол буквально ломился от огромных гусей, индюков, пастромы, фаршированной рыбы. Над их приготовлением хлопотала бабушка и многочисленные родственники, участвовавшие в трапезе.


Дедушка Мендель занимался коммерцией. Он скупал у молдаван зерно, которое те привозили на подводах, запряженных быками. Затем зерно ссыпали в огромный амбар, что находился в глубине двора. Этот двор смыкался с двором Йоэла Мейтиса, отцом моей матери.


Дедушка Мендель придерживался традиции усаживать крестьян за стол, кормить их и угощать вином, за что снискал любовь и уважение молдаван. Судя по приземистому домику, где он жил, и отсутствию других владений, его можно было причислить к среднему классу. Он был очень набожен и являлся старостой