бледно-жёлтые лучи света и выхватывали то кромку снежного одеяния, то глубокую морщинку, то острый край почки, что замёрзла во сне, то закругление осеннего черенка от листа (сам лист, конечно, ещё давно, осенью, опал и сгнил). Под сплетением сучьев, ветвей и веточек было гораздо теплее, чем вне него: девочка сразу это заметила, как только изо рта её перестал вырываться пар, словно из трубы паровоза перед отправлением с вокзала. Девочка выпустила из неуклюжей варежки тонкую ниточку санок, медленными, неуклюжими шагами подошла к дереву и приложила ладонь к стволу. Даже сквозь наслоения ткани чувствовала она все извилины морщин, и мягкость мха, казалось, добиралась до кожи и щекотала её, как щекочет мочалка в ванной.

Девочка медленно выдохнула и вдруг подалась к дереву ближе. Обеими руками она попыталась охватить толстого колосса, прильнула к нему щекой и закрыла глаза. Слипшиеся ресницы заблестели, стоило пристать к ним снежному крошеву. Прозрачный воздух дрожал кругом неё.

– Эй, – сказал воздух и задрожал усерднее, – эй, ты кто ещё такая?

Девочка вздрогнула. Она отпустила дерево и отшатнулась. Одна варежка слетела с её руки, да только укуса холода она не почувствовала.

Напротив неё стоял мальчик. Самый настоящий мальчик, старше нее, наверное, только парой годов старше неё. Но выглядел он уж слишком странно: без куртки, без шапки, без перчаток, только в шерстяных брюках и длинном зелёном свитере со слишком высокой горловиной. На ногах у него были сапоги – не менее странные нежели их владелец. Широкие, с огромными голенищами. Такие старожилы этого местечка носили, когда были еще совсем молодыми и любили ухаживать за девчонками.

– Ты кто? – сощурился мальчик.

У него были белоснежные – не седые, а именно белоснежные, как покрывало, окутывающее верхние древесные веточки, – растрёпанные волосы, длинные белые же ресницы и серые, полупрозрачные, как тонкий лёд на весеннем озере, большие глаза. Мальчик был так бледен, словно он ни разу прежде не выходил на улицу, да и стоял он странно: одну ногу всё время держал за другой и не наступал на неё, словно ему это было неприятно.

– А ты кто такой? – девочка решительно подбоченилась и упёрла в бока неуклюжие раздутые руки. – Чего спрашиваешь? Ты вообще откуда взялся?

– Я здесь всегда сижу, – угрюмо отрезал мальчик, и серебристые глаза его сощурились, – это моё место! А ты пришла, всю природу здесь растревожила! Как мне теперь тут сидеть, когда белки волнуются, зайцы топают и даже совы проснулись?

Девочка осмотрелась. Лес звенел промёрзшей тишиной.

– Дурак или как? – хмыкнула она. – Тихо!

– Ты просто не слышишь ничего, – мальчик опустил глаза. Усталое выражение появилось на его бледном лице. – И не видишь. Обычная слепая и глухая девочка.

– Сам ты и слепой, и глухой! – возмутилась она. На лбу её появились морщинки, она вобрала полную грудь воздуха и вдруг выкрикнула: – Ты ещё и вообще мальчик! Не может быть ничего хуже, чем родиться мальчишкой!

– Или такой глупой девчонкой, как ты! – усмехнулся он, и его серые глаза блеснули задорно и издевательски.

Он вдруг вытянул руку, растопырил бледные пальцы, и в его ладонь спрыгнула с хрустящей толстой ветки серовато-рыжая белка. Она ласково что-то проверещала, суетливо зацепилась маленькими лапками за его большой палец, побежала по руке вверх, вспрыгнула на плечо, а потом – на голову, взлохматила мальчику волосы – и в едином прыжке слилась с серостью зимнего утра.

Девочка всё не могла закрыть рта.

Усмешка тронула бледно-розовые губы мальчишки, когда он повернулся к ней и фыркнул:

– Вот так-то.

– Как ты это сделал? – она вдруг шагнула вперёд, проламывая снег и проваливаясь в него, и прижала к груди руки, словно в молитве.

– У тебя не получится, – он безапелляционно сложил на груди руки.

– Почему это?

– Потому что нужно быть глупым мальчишкой, чтобы делать такие вещи.

Девочка стащила с руки толстую варежку и швырнула её на землю – прямо в разворошенный рассыпчатый снег, что завихрениями улёгся около её санок. Медведь, сидящий в них, горестно завалился набок: если бы игрушки могли чувствовать, разумеется, он счёл бы себя покинутым.

– Всё это ерунда, хватит меня обманывать! – решительно отрезала девочка и, достигнув незнакомца в последнем летящем шаге, вдруг бессильно повисла у него на груди. – Скажи… как ты это делаешь? Научи меня тоже! Хочешь… хочешь, я тебе свои варежки подарю? И шапку? Они… они совсем-совсем новые! Я тебе даже санки отдам! – на её щеках выступало всё больше краски. – Только давай без медведя, ладно? Медведь мой, мне его тётя подарила, когда я в первый класс пошла… Ну пожалуйста… пожалуйста-препожалуйста!

Лицо мальчишки исказила утомлённая гримаса.

– Да говорю же тебе, не получится! – воскликнул он и взмахнул рукой, отталкивая девочку в сторону. – Отцепись ты уже от меня!

– Ну пожалуйста! Тебе, что, жалко, что ли? Или ты сам не знаешь, как это у тебя выходит?

Он опустил прозрачный серебряный взгляд на белую снежную землю. Слабый ветер играл с тонкими листьями великолепного старого дерева.

– Да не в этом вовсе дело, – вздохнул мальчик, – ну просто у тебя не получится, ты… ты не такая, как мы.

– Что ещё за «мы»? – подозрительно вскинулись брови девочки. – Есть ещё кто-то? Если ты такой жадина, я у него попрошу учиться, а тебе… а тебе – вот что! – и она решительно высунула язык.

– Стой, дура! – мальчик ухватил её за руку и притянул к себе, не успела она отойти хотя бы на четыре шага. – Вот уж к другим тебе точно не надо – в клочки они тебя порвут, ты и слова не пикнешь!

– В клочки… – в глазах девочки поселилось беспокойство.

– Как есть порвут, – решительно кивнул мальчик. С бледного лица его исчезли всякие намёки на насмешку. – Я-то с ними с самого детства, я один из них, считай, вот они меня и не трогают. Но ко всякому, кто к ним неподпоясанным приблизится, они вмиг подступятся, если донимать станешь! Это духи леса, они всем-всем здесь заправляют. В каждой травинке, в каждом дереве, в каждой зверюшке они есть, и, бывает, не один дух сидит, а несколько. Вот ты слышала, наверное, тут в лесу речка течёт? Она совсем рядом с этим дубом, трёх минут не пройдёшь – ты уже на берегу. У речки целых три хозяина. В устье сидит господин Не-криви-рожу, толстый такой дядька, людям он обычно бараном или жирным стариком показывается. Срединным течением дядя