дома появился новый импортный коврик с надписью: «Sic transit».

Кошки Ивана Аполлинарьевича

Иван Аполлинарьевич животных домашних скорее любил, чем нет, хотя относился он к ним, ну, скажем так – неоднозначно. Видимо, сказывались воспоминания детства о весёлом зелёном попугайчике и обещанных, но так и не заведённых рыбках. Хотя, с другой стороны, кошки в доме бывали. Из практических соображений. Один раз даже две сразу. Их котятами сосед, Егор Сидорович, принёс, от своей старой кошки. Возьми да возьми, всё одно, утоплю.

Котята шустрые – рыжий и серый. Иван Аполлинарьевич их назвал Маруська и Фёкла. То ли поэтому, то ли ещё от чего, но складом Маруська оказалась очень демократическим, а Фёкла, напротив, вела себя как истинный консерватор.

Бывало, поставит жена блюдце с молоком на полметра в сторону – Маруська тут как тут – хвост трубой, и давай языком работать. А Фёкла ни за что. Сядет на старом месте и смотрит укоризненно – ждёт, пока всё снова к прежнему порядку вернётся. Или, купит Иван Аполлинарьевич Вискас новой марки. Всё в нем, как надо. Маруська только что не подавится, так уплетает. А Фёкла понюхает, и отойдёт. Голодная, а к новому с опаской. Потом, конечно, сожрёт всё равно, но кругами походит, хоть бы и для порядку.

И в доме Маруська везде успеет – и в подпол слазает, с мышами пообщаться, и на чердак, галок проверить, и по комнатам пробежит. И всё это так, на бегу, не глубоко. А Фёкла если уж на чердак залезет, то день или два её и не видать. Всё там проверит, кого надо – съест, кого надо, шуганёт. Солидно это всё у неё, в прежних традициях.

С мышами, правда, казус случился.

Полезла как-то Фёкла в подпол, вроде, с инспекцией. И нет её день, другой. Иван Аполлинарьевич уже беспокоиться начал, что её там мыши съели. Взял он фонарик и вниз. И видит: сидит его серая Фёкла в дальнем углу, и уплетает шкурки от вчерашних сарделек. Их, видно, хитрые мыши из ведра на кухне утащили, да Фёкле подсунули. А та, хоть и строгих консервативных правил, да на сардельки эти пахучие всё равно попалась. Консерваторы ведь все такие: днём, да на публике – они очень даже вполне. А ночью, да в подвале – и шкурку от вчерашней сардельки сожрут, инспектируемыми мышами принесённую.

Это Иван Аполлинарьевич «мышагейтом» назвал и потом долго на фуршеты к консерваторам не ходил.

А котята, когда немного подросли и поумнели, стали почти неразличимы. В меру – любопытные, в меру – осторожные. Кошки и кошки. Безо всякой этой политики.

Иван Аполлинарьевич и друзья человека

Как и все в меру интеллигентные люди, Иван Аполлинарьевич знал, что собака – друг человека. Но практического отражения эта максима в его жизни долго не находила.

А тут сосед его, не Егор Сидорович (тому и кошки вполне хватало), а другой, новый, Иван Аполлинарьевич и имени-то его узнать не успел, а тот возьми да и заведи себе собак, да не одну, а сразу три. Здоровенных таких зверюг чёрт знает какой породы.

Иван Аполлинарьевич сначала ничего плохого не подумал. И жене так сказал, когда она с новостью со двора прибежала. Она собак здорово боялась.

– Ну, – сказал он ей, – собаки и собаки. Раз по закону не запрещено, значит можно.

Это он всегда так всё практически объяснял. Жена с ним внутренне не согласилась, но спорить не стала.

День, другой всё было нормально, собаки к дому привыкали и во двор выходили редко, а потом сосед во дворе будку поставил, и собак туда выселил. И тут, то ли от того, что жизнь повернулась от хорошего к менее хорошему, то ли просто от природы своей, но стали эти собаки звереть прямо на глазах.

Где птица пролетит, где кошка пробежит, где Иван Аполлинарьевич или жена его во двор выйдут – те прямо как с цепи. В лай и по забору лапами скребут. Наверное, порода такая, сторожевая. Или просто – нервная и к соседям мало толерантная. Потом, правда, чуть попривыкли. Но лаять по поводу и без не перестали.

Иван Аполлинарьевич терпел всё это довольно философски, но, когда в очередной раз ночью его разбудил глухой лай соседского друга человека, терпение его стало иссякать. Жене что – та, как сурок, одеялом накрылась, и сопит. А Иван Аполлинарьевич лежит и не просто уснуть не может, а ещё и от несправедливости страдает. Даже, может, больше от неё.

Попробовал Иван Аполлинарьевич соседа урезонить. Пошел к нему со всем своим добрым сердцем. Да куда там. Как на грех, сосед оказался идейным защитником животных. Он этих зверюг в шелтере специально нашёл, от них уже все отказались по причине плохого характера. А он их вроде как от гибели спас, и этим очень горд. Зелёный экстремист, в общем. Совсем, даже ещё хуже.

Потом Иван Аполлинарьевич подумал обратиться в полицию. Нет такого закона, чтобы на соседей гавкать и спать мешать. Даже в библиотеку пошёл, чтобы все регуляции почитать. И получилось, что ежели они лают, но недолго, то и жаловаться вроде не на что.

Так, собственно, и вышло. Полицейский, приехал, а собаки в конуре сидят, молчат. Чувствуют, заразы, что ли? Ну, точно, как городские зелёные активисты, чуть что, и в кусты.

Раз вызвал, другой. После этого вовсе уснуть не удалось. Полицейский уедет, а те снова за своё.

И начал в голове Ивана Аполлинарьевича зреть план, совсем не присталый настоящему философу.

Об этом он никому, даже жене родной не сказал, но начал присматриваться ко всяким средствам, вроде яда крысиного, да приманок – дурманок для скунсов и белок. Ничего более действенного в соседнем супермаркете не нашлось. Мешок с дьявольскими снадобьями спрятал он от чужих глаз подальше, в гараже, да ещё завернул в три других мешка, чтобы, не дай бог, своих ни в чём не виноватых мышей не обидить.

Но, решиться на последний шаг не мог никак. Ждал чего-то. Может, знака свыше, может, что у соседа совесть проснётся.

А тут сосед ремонт затеял, покрасить там стены-потолок и прочая ерунда. Приехала бригада маляров, сосед им ключи отдал и исчез куда-то. А те, видать, калитку закрыть забыли, или что. Ну, собаки со двора выбежали, и … потерялись.

– Вот ведь дурные какие животные.

Это Иван Аполлинарьевич воскликнул, когда, мирно гуляя в соседнем парке, был чуть ли не сбит с ног неизвестно откуда вылетевшей троицей. Впрочем, жизни его ничего не угрожало, напротив, «соседи» виляли обрубками хвостов, лизали руки и норовили даже лизнуть в нос, против чего Иван Аполлинарьевич решительно возразил.

Тут бы ему воспользоваться моментом, и увести своих мучителей подальше куда, в лес, в болото, сгинули чтобы и не вернулись никогда. Такая мысль мелькнула в его измученной голове, но он её отринул от себя, внутренне трепеща от раздвоения своей философии и жизни.

Так или иначе, но дело кончилось тем, что Иван Аполлинарьевич направился