временах.

Гримберт знал об этом дне и начинал ждать его задолго до наступления, заблаговременно справившись с календарем в церковном информатории.

День его рождения.

С самого утра палаццо маркграфа наполнялось тревожным и в то же время радостным гулом. Тяжело ворчали двигатели грузовых трициклов, остановившихся на складском подворье, между ними сновали слуги в сине-золотых ливреях, беспрестанно выгружая наружу таинственные ящики, бочонки и свертки. И хоть контейнеры были полностью герметичны, не пропуская запаха, при одной мысли о том, какие яства они скрывают, можно было сойти с ума.

Сдобные панеттоне с корицей и изюмом, которых не имеют печь в Турине, привезенные отцовскими посланниками так быстро, что еще хранили на своих сдобных боках жар миланских пекарен. Густой душистый сабайон, пропитанный добрым марсельским вином столь щедро, что, кажется, можно было осоловеть лишь взглянув на него. Аффогато, от одного вкуса которого язык блаженно свивается во рту, точно пресыщенный гедонист на своем ложе, кофейные зерна для которого невесть какими путями добывались в Константинополе. А уж когда слуги начинали выгружать винные ящики, в уютных соломенных сотах которых удобно устроились отливающие океанской волной бутылки, впору было кусать себя за руку, чтоб самому не погрузиться прежде времени в этот веселый и гремящий водоворот, предваряющий само торжество.

Обыкновенно Гримберт наблюдал за приготовлениями с самого рассвета, таясь от грозного церемониймейстера и шмыгая под ногами у прислуги. У него было не меньше хлопот, чем у изнемогающих дворцовых слуг. Надо было заблаговременно узнать, сколько и какого мороженого запасено, будут ли прелестные танцовщицы, выписанные отцом из Монтелимара, как в прошлый раз, не опоздает ли бродячий зоопарк из Дижона и будет ли у них настоящий живой кот, как они обещали…

Но в этот раз он изменил своим привычкам. Не докучал маркграфским поварам, колдующим в своем гремящем раскаленном аду меж медных котлов, не приставал к конюхам, украшавшим плюмажами лошадиные гривы, даже оставил в покое дворцовых виночерпиев, сновавших вокруг своих драгоценных бочек. С самого утра он мерял беспокойными маленькими шагами свои покои, поминутно выглядывая в окно — точно беспокойный дух, ожидающий приближения Страшного Суда.

Сквозь гул разгружающихся на заднем дворе грузовых трициклов и перезвон бутылок он отчетливо слышал грохот, доносящийся с малой ристалищной площади, грохот совершенно немузыкальный, порой даже оглушительный, затмевающий собой все прочие звуки, однако Гримберт вслушивался в его отголоски так напряженно, как прежде не вслушивался даже в увертюры туринского военного оркестра. Этот грохот ласкал его слуховые нервы, точно отзвуки ангельских арф, доносящихся с неба. В нем слышался лязг металлических сочленений, ровный гул компрессоров, усталые вздохи гидравлики, щелчки разъемов, глухой звон броневых плит и еще множество прочих звуков, складывающихся в упоительную симфонию, рождавшую в его душе тихое и сладкое ликование.

Этот праздник, десятый на своем счету, он встречал с особенным чувством. Больше не было сладких мук неизвестности, обычно терзавших его на протяжении многих дней, начиная от самой Пасхи. Не было мучительных размышлений о том, какой подарок приготовил ему отец.

Игрушечную аркебузу с золотой насечкой, инкрустированную топазами и стреляющую маленькими свинцовыми пульками? Щенка флорентийского волкодава, неизъяснимо прекрасного в своем жутком уродстве и заставляющего рефлекторно креститься домашнюю прислугу? Заводную венецианскую куклу, которая умеет крутить пируэты с изяществом крохотной феи и, кроме того, говорит на семи языках? Настоящую сарацинскую саблю? Может, оправленный в серебро надпочечник святого Альбериха, уберегающий от лишая, язвы и слепоты?..

Нет. Он давно перерос все эти детские игрушки, годные лишь для несмышленых сопляков. В этот раз он получит нечто другое. Отец сам обещал, а обещание маркграфа Туринского можно положить под гидравлический пресс — в мире нет ничего более прочного.

Отец выполнил свое обещание.

И он выполнил свое обещание. Не успели колокола туринского собора закончить свой перезвон, знаменуя полдень, как канцлер с кислой улыбкой на лице пригласил молодого господина маркграфа выйти на площадь.

Гримберт до сих пор отчетливо помнил величественный ряд доспехов, выстроившийся по окружности малой ристалищной площади. Неподвижные стальные воины замерли, взирая на него, оробевшего десятилетнего мальчишку, со своей исполинской высоты. Их огромные тела напоминали формы облаченных в сталь ангелов, сошедших на землю, чтоб утвердить слово Господа — человекоподобные, но лишь в малой степени, поскольку человеческое тело не в силах заключать в себе столь колоссальную мощь. Все, что в них было человеческого, обретало гротескные черты, совершенно не свойственные телу из плоти и крови. Но это делало их лишь еще более грозными.

Огромные ноги, каждая из которых могла бы легко раздавить телегу вместе с лошадьми, а то и целый дом. Тяжелые бронепластины, панцирем укрывавшие торсы со всех сторон. Орудийные спонсоны, из которых торчали расчехленные ради торжественного случая орудия — короткие жуткие морды мортир, узкие жала автоматических пушек, причудливо изогнутые излучающие контуры лайтингов, широко распахнутые зевы огнеметов…

Исполинские самоходные крепости, одним только своим размером напоминающие о том, что созданный Господом человек при всем своем могуществе остается не более чем глиняной крошкой, пусть и чертовски самонадеянной. Разглядывая нависающие над окрестными домами литые башни, очертаниями напоминавшие формы древних шлемов, Гримберт ощущал, как дыхание замерзает в груди.

Не доставало только искры, чтоб пробудить жизнь в этих смертоносных стальных великанах. Искры, жжение которой он ощущал в себе с самого рождения, жар которой разгорался все сильнее с каждым прочитанным романом.

Отец наблюдал за ним с улыбкой. И пусть улыбка эта не красила его сухого и бледного, как старая гравюра, лица, казалось, будто она на краткий миг вдохнула в него жизнь, как праздник вдохнул жизнь в холодный камень маркграфского палаццо.

Окруженный кольцом преданных квадских телохранителей, в сопровождении лишь небольшой свиты из нескольких придворных сановников и особо приближенных рыцарей, маркграф Туринский не спешил делать выбор за Гримберта, что-то пояснять или советовать — несмотря на то, что об устройстве рыцарских доспехов знал больше, чем любой другой человек на ристалищной площади.

— Мне пришлось