лишь изменения, случившиеся, как ему показалось, в душе мистера Алана. Впрочем, к сожалению, не так уж редко бывает, что религиозные поиски приводят к кризису и исступленному, едва ли не фанатичному, неверию. Молодые люди после этой ужасной войны стали так неустойчивы… их принципы…

— Вы говорите, исступленное неверие? — перебил его Холмс.

— Быть может, я слишком строг к юноше. — Патер задумчиво покачал головой. — Видите ли, нам и раньше доводилось вступать в споры. Однажды мистер Алан процитировал некоего русского историка, который дал Иисусу Христу определение, довольно точно передающее самую суть его миссии. — Священник воздел пальчик к потолку. — Тот, Кто мешает. Понимаете? — Он огорченно вздохнул. — Но если раньше мистер Алан толковал эту формулу как нравственный императив, то сейчас… как бы поточнее выразиться… Тот, Кто мешает, сейчас ему просто мешает. Как мозоль при ходьбе.

Думаю, только вежливость заставила Холмса выслушать эту метафизическую тираду не моргнув глазом. К счастью, патер заговорил о другом своем прихожанине — о Чезаре. По его словам, это был зауряднейший и довольно безвольный тип, любитель пива, катания с американских гор, завсегдатай кинематографов. Даже смерть жены не побудила его изменить свою жизнь и ничуть не приблизила к Богу, которого он, как, впрочем, и многие его компатриоты, лишь суеверно почитал и боялся, как боятся полицейского или начальника. Нет ничего удивительного в том, что именно его избрал для своих опытов — или фокусов — этот мистер Калигари, обладавший, по слухам, даром внушения, сильной волей. Кстати, удалось узнать, что этот мистер Калигари — сотрудник фон Ноймана. Впрочем, возможно, не сотрудник, а пациент — или, скажем так, объект исследований. Почему бы и нет? Гипноз и всякое такое — разве это не входит в сферу интересов психиатра? Чезаре очень высокого мнения о своем хозяине, утверждая, что тот, — патер неодобрительно покачал головой, — вселяет в него беса. Под воздействием чар гипнотизера тщедушный Чезаре рвет цепи и гнет стальные трубы, чувствуя себя в такие минуты наверху блаженства. У Чезаре в Лондоне нет никого, кроме дядюшки Чарли, заслуженно пользующегося репутацией мастера золотые руки. Знакомые зовут его папаша Чарли. Безбедное существование он обеспечивает себе, мастерским изготовлением кукол для театров, музеев и для коллекционеров, которые приходят в восторг от его электрических и механических игрушек — танцующих, играющих в шахматы и даже, если не лгут, говорящих. Но, кроме того, он выполняет заказы на изготовление особо сложных инструментов и приборов для ученых и практикующих врачей. Недавно он намекнул Чезаре, что сделал для клиники фон Ноймана такой прибор, который принесет кучу денег и позволит им, папаше Чарли и Чезаре, уехать в Америку, страну обетованную для итальянцев.

— Вот и все, что удалось узнать. — Круглые выцветшие глазки патера простодушно смотрели на Холмса. — Вряд ли это существенно продвинет ваше расследование, но, быть может, позволит ощутить странную атмосферу, окутывающую действующих лиц…

— Хотел бы я знать, что за зверь притаился там, в глубине, — пробормотал Холмс. — Впрочем, у меня до сих пор нет уверенности в том, что этот зверь действительно существует…

Помедлив, патер накрыл своей ладошкой мощную костистую лапу Холмса.

— Позвольте, джентльмены, высказать два соображения, пришедшие в голову старому священнику. Весь мой жизненный опыт подсказывает мне, что чудовище, которое мы где-то ищем, обычно находится близко, нередко сидит в нас самих, в глубинах нашей души, этого извечного поля битвы Бога с Дьяволом. Второе соображение парадоксальным образом вытекает из первого. Чаще всего мы обманываемся, когда упорно ищем суть вещей в их глубине, не обращая внимания на их внешнюю сторону. — Маленькие глазки его лукаво блеснули. — Я не утомил вас своим резонерством?

Тепло простившись с чудесным стариком, Холмс после продолжительного молчания признался:

— Что-то ускользает от меня, Уотсон. Быть может, это от избытка фактов, которые на поверку оказываются со вторым, третьим дном… пока не лопаются, как мыльные пузыри… Кстати, о клинике фон Ноймана. Мне удалось выяснить, что мало кто из персонала знает своего шефа в лицо. Платит же он более чем щедро. Наконец, едва ли не главным профессиональным качеством приглашаемых врачей считается умение держать язык за зубами…

— Холмс, но, вообще говоря, последнее обстоятельство не вызывает у меня подозрения… недоумения… Врачебная тайна, в особенности для психиатра, — помилуйте, что тут странного?

— В клинике существует некая запретная зона, обозначенная литерой Зет. Вход только для строго ограниченного круга людей. Что там творится — тайна. — Холмс наморщил лоб. — Вы полагаете это естественным?

Я позволил себе улыбнуться.

— Дорогой друг, чаще всего мы обманываемся, когда ищем суть вещей в глубине, не обращая внимания на их внешнюю сторону… или как там сказал наш дорогой патер Браун?

— Хотел бы я увидеть внешность этого фон Ноймана, — процедил сквозь зубы сыщик. — Почему-то мне кажется, уж простите за сравнение, что он играет в этой истории роль Того, Кто мешает. Во всяком случае — мне.

Разумеется, все эти дни мы не сидели сложа руки. Холмс углубился в труды по психиатрии, в чем я пытался оказывать ему посильную — признаться, довольно незначительную —.помощь. Несколько раз он встречался с Лестрейдом, интересуясь ходом расследования убийства Розы Д. Увы, оно зашло в тупик.

Под благовидным предлогом мы побывали в мастерской папаши Чарли, в этом чудесном кукольном царстве, где внимание Холмса привлекла точная копия Чезаре. Это был довольно смешной манекен с нафабренными усами и громовым скрежещущим голосом. Оригинал мы наблюдали в деле — в балаганчике мистера Калигари.

Там, в Холлстенволлском парке, на ярмарке, мы нечаянно встретились с мистером Фрэнсисом — в одном крохотном кукольном театрике, который давал странные, на мой вкус, представления. В них на равных участвовали куклы и кукловоды, разыгрывавшие каждый свою историю, зловеще — но неявно — параллельные одна другой, как пояснил либреттист мистер Фрэнсис с присущей ему снисходительностью. Люди вели какой-то странный диалог без начала и конца, куклы — свой, но на совершенно непонятном языке, ничего общего не имеющем с прекрасным и могучим английским. Куклам что-то — или кто-то — угрожал. Люди боялись о чем-то говорить и лишь намекали на события, могущие повлечь за собой смерть друзей. Куклы от кого-то прятались, взывая о помощи к людям и все чаще обращаясь к человеческому языку, в то время