class="book">Живут здесь крестьяне бедно и неинтересно. Сейчас они все время спорят и ругаются, у кого и где будут хутора. Быт их очень похож на белорусский. Но погово­рить можно только с мужчинами, и то на ломаном русско-польско-белорусском жаргоне; женщины и дети говорят только на своем языке. Крестьяне с нами вроде бы очень ласковы и приветливы, но вижу я, что смотрят они на нас, как на чужих людей, как на российское начальство, и подчас приветливость их выглядит вынужденным смирением, толь­ко бы выкроить себе получше местечко для хутора.

Уже спустя несколько дней заметил я, что не только от этого старого землемера из поповичей, с которым я работаю, но и от меня они отгородились китайской стеной, хотя я вижу в них тех же самых своих родных темнолесцев и веду себя с ними как крестьянин с крестьянами.

Во время работы в поле, как только разговор уходит от их хуторов, они сразу же разговаривают со мной без всякой охоты и интереса.

Их удивляет, что я хожу в сером крестьянском жупане. Их удивляет, что по утрам, когда они приходят за инстру­ментами идти в поле, я здороваюсь с ними за руку.

Мой землемер имел смелость цинично заметить мне: «Не смешите вы добрых людей... С ручкой не подходи­те и серых жупанов не надевайте, а то перестанут вас бояться и еще когда-нибудь, не разобравшись, поприветст­вуют камнем по голове...» Как тебе это нравится?

Живется неинтересно. Даже газет почти не видим. Землемер мой, правда, их не выписывает и не читает... Нет книг и нет времени их читать. Нельзя даже съездить в Вильню хотя бы на денек. Но завтра собираюсь сходить в местечко на почту... Дело в том, что пришла официальная бумага от губернского землемера с сообще­нием, что отсрочки от воинской повинности землемерам давать больше не будут... Таким образом, на лето мне придется выбирать: или высшая школа с отсрочкой, или солдатчина на протяжении двух лет... Загубить целых два года! Ты подумай только. Как же мне подготовиться в уни­верситет, если работать мы здесь будем до снега, а весною, как только сойдет снег, опять надо выезжать в поле. Тут готовиться невозможно — я был очень наивен, когда думал об этом. Какая тоска!

Вот и решил сегодня же написать в Москву, в народный университет имени Шанявского. Спрошу, можно ли по­ступить туда без аттестата зрелости и дают ли там отсрочку от воинской повинности. Заодно пишу и тебе, хотя ты не стоишь этого, потому что сам ни слова не написал мне...

***

Между прочим, вот разговор, который только что произошел у меня с моим патроном (так я называю своего землемера).

Я решительно заявил ему, что сегодня больше работать не намерен, буду писать письма, а завтра, в воскресенье, тоже не выйду на работу, хотя бы меня озолотили «сдельной оплатой», а пойду в местечко на почту, отнесу письма, куплю газеты, погуляю...

Я думал, удивлю его своей забастовкой, ждал возра­жений. А он сказал мне совсем иное.

— Полдня писать письма! Не иначе, хотите иссушить свою барышню бесконечным таким письмом,— пошутил он и улыбнулся. Затем подумал и продолжал: — Гм, елки-палки! Зачем же вам ходить пешком, гулять в поле? Да любой мужик с большой охотой запряжет вам лошадь, хвост трубой ей закрутит и отвезет вас, куда пожелаете, и еще напоит в местечке... Только без ног не возвращайтесь.

— Нет, я пешком пойду,— заявляю я решительно.

— И в своем сером жупане?

— И в своем сером жупане.

— Ну и чудак!

— Такой же, как и все чудаки.

— Может быть, но такого впервые вижу.

— Когда-нибудь увидите и других.

— Разве только после второй революции.

— Не будьте так уверены, что ее не будет.

— По мне пусть она будет хоть завтра, я был землеме­ром, землемером и останусь. А вот за вас тревожусь: как бы не сесть вам без поры в дырявую калошу.

— А что я такое делаю?

— По правде говоря, ни черта вы не делаете, только нервничаете, бог знает чего.

— А вы что делаете?

— Что я делаю? Ого-го! Важное государственное дело, сударь мой! Столыпинские хуторки... Это вам не фунт изюму... Однако довольно нам этой философии, палки зе­леные! Садитесь лучше обедать, выпейте чарочку, съешьте бараньего окорока и отправляйтесь-ка к девчатам побало­ваться. Вот и будете настоящим мужчиной и землемером, а не чудаком в сером жупане...

Такие разговоры мы вели с ним довольно часто.

А вообще землемер этот забулдыга, пьяница и старый бабник. Он совершенно безразличен к крестьянскому горю, да и ко всему на свете, кроме выпивки и баламутства с девчатами. Работаем мы и в будни, и в праздники, нагоняем «сдельную оплату», однако работа у него идет вяло и неспо­ро и подвигается вперед очень медленно.

Каждый день с раннего утра до позднего вечера мы либо таскаемся по полям с инструментами — и в зной, и в самое дорогое крестьянское летнее время; либо пытаемся мирить хозяев, выслушиваем их споры и ругань, либо же камеральная работа, медленная, тяжелая и все равно бес­смысленная, потому что ни земли, ни справедливого земле­устройства она не дает и дать не может. Необычайно трудно, просто невозможно спроектировать тут что-нибудь такое, чтобы каждому хуторянину было хорошо.

Заедает тоска, дорогой ты мой. Сам не знаю, как быть дальше. Разве что сбежать куда-нибудь?

Пиши мне, развесели хоть немного...

Твой Л. 3.

8/VII. 1913 г.

Деревня Радзивилишки.

Здорово, здорово, молчаливый товарищ!

Я тебе пишу, а ты молчишь. Вот уже около двух недель живу я здесь, словно в какой-то ссылке, в чужом и враждебном краю, без выхода, без выезда и с каждоднев­ными неприятностями.

До сих пор не получил еще ни от тебя, ни из Темнолесья, от своих родных, ни единого письма и не знаю, чем это объяснить.

Поэтому тошно мне. И обида на самого себя, что под­даюсь этому настроению.

***

Вот в каком необъятном мире, в каких широких жизненных просторах оказался я, мой милый товарищ! И каждого из нас ждет тот же путь — помни об этом, мой дорогой.

Написал тебе и вроде бы немного успокоился, осмотрел­ся, опомнился, как будто веселее стало.

А вообще-то тоска, неудовлетворенность и грусть овла­дели мной как дурной сон. Хочется бежать, удирать, и, видимо-таки, не выдержу, поработаю месяц-другой, зарабо­таю немного денег — и сбегу... Вот только не знаю, куда понесет меня лихо. Но не все ли равно? Хоть в омут головой!

Будь здоров и живи безо