видимая, хотя, безусловно, и весомая причина?

Ведь Вас обвиняли тогда не только в антиисторизме, но и в шовинизме, антисемитизме. И я знаю, жилось Вам очень нелегко и в материальном, и в моральном плане. Я вспоминаю сейчас Ваши письма тех лет друзьям, в которых слышится просто крик: «живу сейчас, осыпанный угрозами... мафии, эта мафия открыто обещает меня убить заодно с женою, в выражениях и оскорблениях... не стесняются. Письма все анонимные, звонки по телефону тоже!

Эти подонки боятся открыть забрало».

Или из других писем: «Не хватает дыхания, чтобы жить в полной мере и работать... Хорошо живется только подонкам и диссидентам, но писатели патриотического направления осуждены быть задвинуты на задворки литературы... Увы, это так... Круг замкнулся!»

И еще цитаты из писем того времени:

«Такова обстановка!

Надо смотреть правде в глаза: она безвыходна!

Будем надеяться, что наверху опомнятся и поймут, куда идет страна, в которой весь идеологический фронт отдан на откуп...» и т. д. и т. п.

В.П. — На этот пространный вопрос, если позволите, я отвечу так же пространно.

Исторический роман — это роман во многом и современный. Я думаю, что автор, воссоздавая прошлое, вольно или невольно соотносит его с настоящим. Возникающие сплошь и рядом аналогии между историей и современностью закономерны. Хотя, положа руку на сердце, должен сказать, что здесь нет, да и не может быть прямого соотнесения. Недавнее застойное время не имеет аналогов в русской истории. Да и таких дураков, как Брежнев, в России у власти никогда не было.

Прослеживая разложение царского самодержавия в канун революции, я пытался показать, что Распутин был лишь видимой фигурой той отвратной камарильи, которая плясала вокруг престола последнего царя, тех тайных сил, которые режиссировали историческое действие. Это все и есть «нечистая сила», это бесовский шабаш на русской земле.

Ну а такой подход к тем событиям не всем понравился. В ход пошли ярлыки. Ведь это хорошо отработанный и давно испытанный русофобский прием. Лишь только человек начинает с уважением говорить о своей истории, о своей культуре, о своей Родине, громко называть себя русским, тут же — «черносотенец, шовинист, антисемит».

С.Ж. — Извините, я Вас перебью. На XIX Всесоюзной партконференции Юрий Васильевич Бондарев сказал об этом же: «...произносимые вслух слова «Отечество», «Родина», «патриотизм» вызывают в ответ некое змееподобное шипение, исполненное готовности нападения и укуса: «шовинизм», «черносотенство».

И лучшее подтверждение истинности этих слов — мгновенно раздавшееся в некоторых органах нашей прессы «змееподобное шипение» по поводу самого оратора.

В.П. — «Измордуем и оплюем» вот главный принцип экстремистов из «желтой» прессы. И я испытал его воздействие в полной мере. До сих пор вспоминаю то время с содроганием. А началось все с того, что в одной из газет, кажется, в «Правде», я рассказал о своих творческих планах, упомянув и работу над «Нечистой силой». И тут же мои «доброжелатели», кто намеками, кто прямо, стали настоятельно «советовать» мне оставить работу над романом или по крайней мере не затрагивать тему «Распутин и евреи». Посыпались письма с прямыми угрозами.

Все это меня очень удивляло, но я продолжал работать и роман все же закончил. Но как только появились первые номера «Нашего современника» с «Распутиным», вот тут-то я и ощутил колоссальное давление.

Стали названивать партийные деятели всех рангов. Я к телефону не подходил, трубку брала жена. Очень характерны слова бывшего секретаря ЦК Зимянина, который заявил: «Передайте Вашему супругу, что он всех нас поставил в экстремальную ситуацию. Грязные письма и телефонные звонки с угрозами стали ежедневными. Меня называли подручным Малюты Скуратова и пособником Гиммлера, русским фашистом и, конечно же, антисемитом. Возле моего дома постоянно и демонстративно крутились подозрительные личности.

С.Ж. — Вы не боялись выходить на прогулки?

B.П. — Нет. Во-первых, я фаталист. И люблю бытующее на Востоке выражение: «Кисмэт» — судьба; во-вторых, для меня, прошедшего войну, просто оскорбительно бояться этой мрази. Но, правда, после того, как меня на улице стали в прямом смысле избивать, меня взял под охрану флот. Я уехал на остров Булли и продолжал там работать.

А жена моя так и умерла осыпанная угрозами. На меня же наложили печать проклятия. Имени моего не упоминали, печатать перестали. Договор со мной на издание «Нечистой силы» Лениздат поспешно разорвал, а заодно уж, «страха иудейского ради», разорвали договор и с Касвиновым на роман «Двадцать три ступени вниз», где тоже фигурировал Распутин. Касвинов так и умер, не дождавшись публикации своего романа.

C.Ж. — Кроме как в «Нашем современнике», да и то в значительно урезанном виде, «Нечистая сила» нигде больше не издавалась. Сейчас, кажется, положение несколько изменилось?

B.П. — Знаете, демократизация и гласность этого романа почти не коснулись. И не сочтите это за авторское тщеславие, но я несколько удивлен, что центральные издательства все еще побаиваются его издавать. На периферии люди смелее. В этом году роман выйдет в Красноярске и Воронеже, начал он печататься и в журнале «Подъем».

C.Ж. — Валентин Саввич, так уж получилось, что Вас в критике больше ругали, чем хвалили. И мы еще коснемся этого вопроса. А сейчас хотелось бы узнать о Вашем личном отношении к современной критике.

В.П. — Знаете, я о ней не очень высокого мнения. И, поверьте, не потому, что, как Вы сказали, меня в ней «больше ругали».

Я заметил, что современные критики относятся к писателям как к своим подчиненным, с которыми не стоит особенно церемониться, а в случае чего можно поставить их по стойке «смирно», как новобранцев перед грозным ефрейтором. Между тем еще Максим Горький указывал: для того чтобы строчить рецензии, критику надобно знать никак не меньше, а гораздо больше писателя, он должен быть более образован.

Как это ни странно, — а может быть, закономерно, — сейчас на высоте так называемая «писательская критика». Блестящи статьи и выступления Юрия Бондарева, великолепны последние критические публикации поэта Станислава Куняева.

Из «чистых» критиков назвал бы В. Бушина, В. Кожинова, А. Ланщикова. Из ученых — историка А. Кузьмина.

С.Ж. — А Вам самому никогда не хотелось попробовать себя в этом жанре? Или хотя бы ответить на упреки в Ваш адрес?

B.П. — Мои творческие интересы уже достаточно четко определились. А ответ моим критикам лишь один — моя работа. Чем