Олег Велесов Гражданская рапсодия. Сломанные души

1 Поезд Париж — Марсель, вагон второго класса, 1967 год

Поезд отходил с gare de Lyon в девять часов утра. Дела представительства направляли меня на юго-восток Франции в город Гренобль. Впереди было несколько дней напряжённых переговоров, и по дороге на вокзал я решил заехать в винный погребок на Rue de I'Arbre-Sec и взять бутылочку Lafite-Rothschild. Для этого мне пришлось сделать солидный крюк, поэтому на перрон я вбегал, когда посадка уже заканчивалась. Я пробил билет и вошёл в вагон.

В небольшом купе находились двое. Средних лет господин, по виду коммивояжёр, читал журнал. Я бросил взгляд на обложку: Les Temps Modernes. На диване у окна сидела красивая пожилая дама. На ней было лёгкое коричневое пальто с воротником стоечкой и круглая шапочка, какие обычно носят провинциалки. Когда я вошёл, она повернула голову и посмотрела на меня глазами учительницы, строгими и бескорыстными.

Вагон тряхнуло, в открытое окно влетел паровозный гудок, и колёса заскользили по рельсам. Я поставил чемодан на багажную полку и обернулся к читающему господину.

— Vous laissez? (Вы позволите?)

Он подобрал ноги, я прошёл вперёд и сел у окна рядом с ним. Пожилая дама оказалась напротив.

— Ici, j'étais presque en retard (Вот, едва не опоздал), — зачем-то сказал я.

— Vous russe? (Вы русский?) — тут же отозвалась дама.

Я улыбнулся.

— Mon chef a toujours dit que les français me distingue que la prononciation (Мой начальник всегда говорит, что от француза меня отличает только произношение).

— Значит, вы из России, — констатировала она, переходя на русский язык.

— Из Советского Союза, — поправил я.

— Ах, да, — дама слегка нахмурилась, — сейчас это называется так, — и покачала головой. — А в наше время говорили: Россия.

Она отвернулась к окну и несколько минут смотрела на проплывающие за стеклом тёмные строения.

— Вы, очевидно, из торгового представительства? — снова обратилась она ко мне. Я коротко кивнул, а она продолжила. — Я так и подумала. Что ещё делать человеку из Советского Союза во Франции? Или дипломат, или торговый представитель. На дипломата вы совсем не похожи… А направляетесь, по всей видимости, в Гренобль? — я снова кивнул. — Я так и подумала. Куда ещё может направляться торговый представитель Советского Союза? Разумеется, в Гренобль.

Стиль её общения забавлял. Она сама задавала вопросы и сама давала на них исчерпывающие ответы. Я не зря заподозрил в ней учительницу. Для пущей убедительности ей не хватало очков и указки.

Я немного подождал и спросил:

— Почему вы решили, что я еду в Гренобль?

— Ну как же, ныне все туда едут. Олимпийские игры слишком значительное мероприятие, чтобы оставить его без внимания.

Она снова замолчала и повернулась к окну. Странная женщина. Судьба не часто сталкивала меня с русскими эмигрантами, но даже тех редких встреч было достаточно, чтобы разглядеть в них некоторую упорядоченность, которая если не обезличивала их, то, по крайней мере, делала похожими на окружающий мир. Эта женщина была другой.

— В Лионе меня встречает муж, — сообщила она как бы между прочим. — Мы живём недалеко, в Шамбери. Там у нас дом и небольшой сад, а в Лионе пересадка.

— Вы тоже русская?

Вопрос прозвучал глупо и несвоевременно, поэтому в ответе дамы мелькнули нотки иронии.

— Как вы догадались?

Вошёл кондуктор, попросил предъявить билеты. Господин с журналом долго копался в саквояже, покраснел то ли от усердия, то ли от неловкости, что задерживает остальных, наконец, нашёл свой билет и протянул кондуктору. Мой билет лежал во внутреннем кармане пиджака, я достал его быстро.

— Venez (Пожалуйте).

— Un bon voyage (Приятного пути).

Я спрятал билет и выпрямился. Мы уже подъезжали к пределам Парижа и только что пересекли бульвар Понятовского.

— Вы… эмигрантка? — решился спросить я, и снова почувствовал нелепость своего вопроса.

На этот раз женщина не стала иронизировать. Её взгляд потерял строгость, он стал задумчивым, может быть даже размытым. Она вздохнула и спросила:

— Как я могу к вам обращаться?

— Виктор… — ощущение того, что эта дама учитель, а я ученик, по-прежнему не покидало меня, поэтому отчество я добавить не осмелился.

— Екатерина Александровна, — назвалась она в свою очередь. — Как всё просто, Виктор. Ещё не так давно нужен был кто-то третий, кто представил бы нас друг другу, а теперь мы знакомимся вот так без церемоний, без посредников. Вам не кажется это неприличным?

— Изменилось течение жизни, — пожал я плечами. — Она стала стремительней, личные взаимоотношения потребовали корректировки, поэтому ничего неприличного здесь быть не может.

— Да, жизнь меняется, — с какой-то домашней философией заметила Екатерина Александровна.

— Давно вы в эмиграции?

— О, я из тех эмигрантов, которые покинули Россию, чтобы не называть её Советским Союзом. Только ради бога, Виктор, не обижайтесь на мои слова. У меня совсем нет желания обидеть вас. Просто такова суть проблемы, и от этого никуда не спрячешься, поймите.

Я понимал. Мне доводилось выслушивать и куда более жёсткие объяснения. Это были эмоции, и я привык реагировать на подобные вещи спокойно. Так нас учили. Так что слова Екатерины Александровны меня ничуть не задели.

— В Париже у вас кто-то близкий?

— Дочь. И внуки. Я бываю у них иногда. Мишелю двенадцать лет, а Марии девять. Прекрасные дети, но совсем-совсем французы, по-русски без запинки произносят только «бабушка» и «спасибо».

— А почему не поехал ваш муж?

— Кто-то должен следить за хозяйством. У нас несколько кур, собака и большой рыжий кот. Такой, я вам скажу, непоседа. А в нашем саду есть чудная беседка. Мы пьём в ней чай из самовара, а по вечерам читаем Лескова и Чехова. Соседи иногда заходят к нам, их весьма удивляют наши обычаи…

Облокотившись о край стола, Екатерина Александровна взялась рассказывать о себе, о своём доме, о внуках как о давно сбывшейся мечте. Это вызывало ностальгию. Я вспомнил свой дом: широкий двор в обрамлении деревянных двухэтажек, старая липа, столик под ней, приглушённый звонок трамвая. На растянутых верёвках бельё, мама с соседкой возвращаются с рынка. Мне вдруг показалось, что я снова стою посреди этого двора. Всё так же пахло липовым цветом, тёплый ветерок обдувает щёки. На столике корзинка с грушами; груши душистые, наливные, так и просятся в руки. Но когда я наклонился к столу, вагон тряхнуло, и я очнулся. Мой дом хранился в глубине моей памяти, дом этой женщины жил в её сердце.

— Вы бы хотели возвратиться в Россию? — спросил я.

— Куда уж теперь, — Екатерина Александровна всплеснула руками и