чудеса! Ты мне веришь?

— Конечно, верю. Я же люблю тебя.

— Я тоже тебя люблю.

— А я вас ненавижу! — по-прежнему держа правую руку над головой, выкрикнул Отто фон Глыба.

Говоря по совести, я здорово устал, а этот родственный междусобойчик сил мне не прибавлял. Мне хотелось есть, хотелось спать, хотелось думать о Любаше только хорошее и хотелось, наконец-то, узнать, чем вся эта история закончится. Вместо этого мне приходилось слушать, кто кого обманул, кто кому остался должен и кто кого любит больше. Тоже мне семейка Адамс.

Терпение моё закончилось, и я очень нахальным образом спросил:

— А я-то здесь причём?

Они переглянулись, словно до сих пор не знали, что кроме них здесь ещё кто-то есть. Потом вспомнили обо мне, и Андрей Фёдорович продолжил свой рассказ:

— Тебя просто использовали, пытались ввести меня в заблуждение и заставить совершить ошибку, выдать вход в храм. Но ты сам оказался неплохим исследователем, сумел что-то раскопать, и тогда они разыграли похищение Любаши, чтобы придать тебе дополнительный стимул в поисках. Для них ты оказался сущим кладом! Твои неординарные умозаключения, к которым ни один нормальный человек даже в пьяном виде не придёт, позволили тебе напасть на след. Смерть помощника Отто фон Глыбы тоже инсценировка, моему тестю нужен был контроль над тобой. Всё было подстроено специально, чтобы держать тебя на коротком поводке. Однако ты развёл такую кипучую деятельность, что изловчился поставить на уши всю нашу милицию и едва не столкнул лбами Шурика и Бориса. Ты даже не постеснялся ворваться в дом Отто фон Глыбы…

— Но если вы всё знали с самого начала, почему тогда поддержали эту игру?

Андрей Фёдорович качнул головой.

— Хороший вопрос. Любопытство, молодой человек. Простое человеческое любопытство. Уж очень мне хотелось узнать, сможете вы найти храм или нет.

То, что меня использовали втёмную, я понял, едва Любаша назвала Андрея Фёдоровича папой. Моё мужское самолюбие пострадало сильно, ведь я доверял Любаше, считал, что мы партнёры, а на самом деле всё оказалось совсем не так. Я посмотрел на неё, но она старательно отводила глаза, будто не замечая моих взглядов. Что ж, не мне её судить.

— И мы нашли его! — оскалился Отто фон Глыба.

— Вам, уважаемый тесть, ваши знания уже не помогут. Отсюда вы не уйдёте никогда. У нас очень удобные тюремные камеры.

— Вместо меня придут другие! Их тебе не одолеть, зятёк!

Андрей Фёдорович не стал отвечать. Он посмотрел на меня и сказал:

— Мои родственники не учли главное. Отто фон Глыба считал, что Боря Гусев, этот безбашенный начальник кротов, его союзник. На самом деле кроты — это стражи храма. Из покон веков они охраняли его от подобных любителей сокровищ и, надо отдать им должное, справлялись с этим неплохо.

Теперь пришла очередь удивляться Любаше и её дедушке. Наконец-то с лица Отто фон Глыбы сошла его эсесовская спесь, и сейчас он больше походил на юного гитлеровца, незнающего, что делать с доверенной ему гранатой.

— Хорошие у вас помощники, — прогнусавил я, вспомнив, как обошёлся сегодня утром с Антошкой. — Значит, они с самого начала знали кто мы и зачем пришли.

Это был не вопрос, это была констатация факта. Я оглянулся на рыжую морду в шлеме и покраснел. Думаю, после всего произошедшего у них есть все основания сделать меня компаньоном дедушки по тюремной камере.

— Как вы с нами поступите?

Андрей Фёдорович посуровел.

— Дайте слово, что никому и ни при каких обстоятельствах не расскажите о том, что видели — и я отпущу вас!

Провести остаток дней в подземной тюрьме у меня не было ни малейшего желания, и я с готовностью дал слово хранить тайну храма до смертного часа. Любаша тоже дала слово, хотя её и без этого бы отпустили, а Шурик просто кивнул. За всё время разговора он не издал ни звука и даже не шевельнулся, видимо, он так и не понял, где находится и что это за люди в доспехах. Мне кажется, вернувшись домой, он обязательно уйдёт в запой на неделю.

— Ступайте, дети мои, — благословил нас в обратный путь Андрей Фёдорович. — Сейчас вам завяжут глаза и проводят дорогой более удобной, нежели та, которой вы сюда проникли. И помните свои обещания!

У меня было ещё несколько вопросов к Андрею Фёдоровичу. Мне очень хотелось узнать, как он стал жрецом и кто всё-таки мама Любаши, но он лишь кивнул, прощаясь.

— Хороший у тебя отец, — поворачиваясь к Любаше, сказал я. — Как думаешь, мы ещё увидимся с ним?

— Через две недели я выхожу замуж, — ответила она.

Эти слова ранили меня сильнее, чем все предыдущие откровения вместе взятые. К глазам подкатили слёзы, и мне стоило огромных усилий удержать их и не разреветься. Но мужчины не должны плакать, особенно если их к этому вынуждают женщины. В глубине души я понимал, что никакого будущего у нас с Любашей нет, но всё же надеялся. Ведь человек жив, пока живёт его надежда. Правда?

— Очень рад за тебя.

Это всё, что я мог сказать ей.

Приключения наши закончились. Мы были в двух шагах от сокровищ, но взять их не сумели, точнее, не смогли. Что ж, раз так, пора двигать домой, делать здесь больше нечего.

Когда мы вернулись в гостиницу, Любаша сказала, чтобы утром я зашёл к ней и получил причитающуюся плату. И вот утро наступило, до назначенного часа осталось минут двадцать, и, значит, через четверть часа я могу стать вполне обеспеченным человеком. Деньги мне нужны, но я не пойду к ней, потому что не в моих правилах брать деньги с любимой женщины. У меня завалялось в кармане несколько червонцев, из тех, что я реквизировал из бумажника белого чудика, и этого вполне хватит на билет в один конец — на билет в мой родной город. Я уеду. Я постараюсь забыть её, хотя сделать это будет трудно, почти невозможно. Я не сопьюсь, как пророчил Отто фон Глыба, я сумею наступить на горло собственной песне, и быть может, через несколько лет буду вспоминать произошедшее как сон — отчаянно красивый, бесконечно болезненный, но вполне реальный. Возможно, я даже улыбнусь, чувствуя, как оледеневшее сердце пару раз дёрнулось между рёбер, а ороговевшая душа дала слабинку скатившейся по щеке слезой, но… Это будет через несколько лет, а сейчас…

Он оставил тетрадь на столе, как прощальный привет той, которую любит больше жизни. Пусть знает, что существует где-то мужчина, для которого она единственная на всей планете. Судьба штука сложная, даже таким женщинам она вставляет палки в колёса, и если ей когда-нибудь, не дай Бог, придётся испытать боль, она перечитает эту его исповедь и ей станет чуточку легче…

В ожидании поезда он долго бродил по вокзалу, выпил в буфете чашечку кофе, почитал оставленную кем-то