Юрий Давыдов ЮЖНЫЙ КРЕСТ

Как хорошо жить, когда стоишь на носу корабля!..

Роллан.

Юрий Давыдов

Южный Крест

*

Художник А. Ф. ТАРАН

М., Географгиз, 1957

ЗАМЫСЕЛ

Есть особое очарование в тишине архивной залы. Неторопливо перелистываешь пожухлые рукописи, и шорох их, как ночной шепот осенних деревьев, чудится отзвуком времен минувших…

В одном из архивов довелось мне читать старинный манускрипт. Документ был без подписи и представлял очень обстоятельную смету дорогостоящего путешествия. Только за корабль требовалось выложить пятьдесят тысяч рублей да жалования командиру две, а лейтенанту одну тысячу серебром.

Однако безымянный автор, составивший этот перечень расходов, смотрел на будущую экспедицию отнюдь не как на прибыльное, наживное дело. «Не деньги, а слава, — подчеркивал он, — может служить побуждением участвовать в таком знаменитом вояже».

Рукопись эта, верно, осталась бы для меня просто поблекшей, как бабушкины кружева, бумагой, если бы архивисты — рачительные хозяева настоящих сокровищ — не сберегли вместе с нею иные документы.

И вот они тоже передо мной в тихой зале с высокой железной дверью. Один из них озаглавлен: «Начертание путешествия для открытий, сочиненное флота капитаном Крузенштерном». О, это уже солидная, большого размера тетрадь в твердом переплете…

* * *

Крузенштерн! Иван Федорович Крузенштерн, мореход, даровитый ученый, наш первый кругосветный плаватель. О чем же он размышляет, то похаживая по комнате, то останавливаясь у конторки, то устремляя взгляд серых, несколько навыкате глаз в окно? А за окном рыжие крыши Васильевского острова, в неярком небе августа сонный наплыв облаков, полет стрижей.

Как будто бы все: «Начертание» закончено.

— Ну-с, ладно, — вслух произносит Крузенштерн и кличет денщика.

Денщик, усатый матрос, ходивший с Иваном Федоровичем вокруг света, захватив сверток, направляется в Адмиралтейство к переписчику.

Сердитый одутловатый писарь, собравшийся было к куме, без особой радости встречает денщика. Однако делать нечего, писарь берет гусиное перо. Пишет он быстро, округло, лист за листом.

Он пишет, что вот уже несколько десятилетий моряки и географы и не пытаются возобновить давнишний поиск пути из Атлантики в Тихий океан вдоль северных берегов Америки, что Кук и Клерк предприняли последнее покушение в этом смысле. «Положим, — строчит писарь, — что в сем путешествии не отыщется желаемого соединения между сими двумя морями, однако ж и тогда, без сомнения, чрез сие будет доставлено много и притом немаловажных выгод для наук, а особливо для мореплавания».

Исписав страницу, он присыпает ее песочком и, вздохнув, берется за следующую. На бумагу ложатся ровные отчетливые строчки и о пользе «двукратного через все Южное море переплытия корабля в разных совсем направлениях», и о занятиях путешественников «натуральной историей», и о том, что судно должно быть тонн в 180 и не более того, обшитое медью, а ежели не обшитое, то густо-нагусто вымазанное угольной смолой, и о многочисленных обязанностях капитана, и о матросах, каковые одновременно могли бы «отправлять должности» плотника, парусника, кузнеца, артиллериста…

Писарь засиделся допоздна, и кума надулась. Зато Крузенштерн остался доволен.

На следующий день, зажав под мышкой сафьяновую папку, Иван Федорович шагал к Неве. Утро было погожее, веселое.

Вот и Нева. Она искрится под солнцем, свежий ветер рябит ее. На той стороне реки в ряду каменных домов Английской набережной Крузенштерн видит барский особняк с четырехколонным портиком. Крузенштерн улыбается: сейчас! сейчас он пересечет Неву (вон и свободный ялик), войдет в просторные сени, старик-швейцар отвесит низкий поклон, справится о здоровье господина капитана… сейчас он пересечет Неву и покажет Николаю Петровичу документы из сафьяновой папки.

Крузенштерн привалился к заспинной доске ялика. Яличник, подстриженный в кружок, в широкой холщовой рубахе распояской, по-рыбацки налег на весла. «Экий денек, — с удовольствием думал Крузенштерн, глубоко вдыхая речной воздух. — Однако… однако в такой денек Николай Петрович может и не быть в городе. Мог он и на дачу укатить. Как же это я не осведомился загодя? Да и на какую дачу? Иль на ту, что на второй версте по дороге в Царское Село, иль на ту, что за мостом через Таракановку?»…

Иван Федорович всмотрелся, увидел, что окна второго этажа распахнуты и махнул рукой: «Авось, дома. А коли нет, поеду искать».

Но искать не пришлось: граф Николай Петрович Румянцев был в городе.

Граф перечитывал «Историю Карла XII, короля шведского», пухлый томик парижского издания 1785 года. Ветер шевелил парчовую портьеру; солнечный зайчик дрожал на паркетной навощенной половице… Седовласый, пятидесятидевятилетний человек, высоколобый, с ироническим очерком рта и улыбчивыми глазами наслаждался в тишине прозой Вольтера.

Нет ничего лучше этого неспешного чтения. Пожалуй, нынешние торопыги уже так не читают, как читывали в прошлом, осьмнадцатом веке… Люди-торопыги… А все уходит: слава, почести, чаяния. Но, черт возьми, есть же внутри какая-то пружина, заставляющая нас действовать! О, не мало и он сам торопился и «действовал», огорчался неудовольствием царей, был счастлив, когда монархи изъявляли ему свое благоволение, жаловали поместьями, звездами, табакерками, осыпанными каменьями. А потом пришла горечь… Пустота, крах искренних намерений… И тогда он всецело отдался тому, чему ему в сущности следовало отдаваться всю жизнь.

Впрочем, что ж, судьба седовласого человека с ироническим очерком рта и улыбчивыми глазами складывалась так, как она складывалась у людей его круга. А круг его был блистателен — круг высшей знати… Его отец, фельдмаршал, громкостью подвигов спорил с Суворовым. Сын определился по дипломатической части и к пятидесяти шести годам был государственным канцлером, что по табели о рангах равнялось фельдмаршалу.

Все это так. Но в глубине души он знал себе цену (хотя цепляясь за прежнее, думал: вот ежели бы тогда сделали то-то, а тогда то-то, вышло бы иначе). Нет, он не был дальнозорким дипломатом. С каким упорством стремился он к прочному и