Этим планам помешала война. В боевую авиацию её поначалу не брали, но мужчины гибли, и им на смену приходили женщины. В летном училище Маша и повстречалась с Юлей. В ней Машу с самого начала привлекло то, что даже на войне, там, где, казалось бы, нет места нежным чувствам, счастью и веселью, Юля умела оставаться женщиной, умела любить и радоваться жизни такой, какая она есть.
Потом были десятки совместных боевых вылетов. Они делили кров, делили скудную фронтовую пищу, губную помаду и кабину аэроплана.
Конечно, были и ссоры. Маша была тайно влюблена в командира их эскадрильи Юру Белосельского. И когда Юля тоже положила на него глаз, подруга устроила ей истерику, которая чуть не закончилась тасканием друг друга за волосы.
Потом Юра погиб, а Маша так и не успела рассказать возлюблённому о своих чувствах. Застенчивость и робость преследовали её с детства, а после гибели командира Маша и вовсе замкнулась в себе, проводя краткие минуты фронтового досуга уткнувшись в одну из своих книжек. Юля переживала за подругу, но понимала, что сделать с этим ничего нельзя.
Тем вечером их полк подняли по тревоге. С аэродрома под Тосно взлетели десятки машин и взяли курс на северо-запад. Летели молча. Над ними раскинулось усыпанное яркими звездами небо, впереди полыхал багровый закат, в воздухе повисло напряжённое ожидание грядущего боя.
Но боя не было. Когда вдали уже показался купол Исаакиевского собора, сиявший в лучах заходящего солнца, Машин изумлённый голос тихо прошептал в наушниках:
— Юль, что это?! Ты видишь?!
Над Петербургом, одна за другой, начали осыпаться звёзды.
Спустя мгновение Юля поняла, что сейчас произойдет. Она заложила вираж, пытаясь уйти от взрывной волны, но взрыв оказался настолько мощным, что аэроплан отбросило километра на три. Одна вспышка, вторая, третья… Взрывы поднимали в воздух тысячи кубометров земли и освещали ночное небо сотнями солнц. Машина вспыхнула, словно пучок сухой соломы, и стала падать. Руль заклинило, запахло керосином, взорвался топливный бак в хвостовой части аэроплана, и от истошного вопля подруги у Юли сжалось сердце.
— Маша! Держись! Я сяду! Я посажу нас!
Руки не слушались, от ярких вспышек глаза отказывались видеть. Горящая машина падала и наворачивала круги над обречённым городом. Один круг, второй…
Голос в наушниках умолк. От неимоверного жара и гари стало нечем дышать, подступила тошнота. Но вдруг обезумевшим шёпотом Маша принялась читать стихи. Или нет! Не стихи? Слов всё равно было не разобрать. Что-то из своих нелепых книжек. Что-то…
— Маша! Мы вернёмся! Ты слышишь меня?!
Очередным взрывом аэроплан подбросило вверх, и Юля, ударившись виском о стенку кабины, потеряла сознание. Спустя несколько минут аэроплан рухнет в болото, где его в считанные мгновения поглотит затхлая вонючая жижа. Но пока голос Маши всё ещё будоражил эфир, хотя его уже никто не слышал. Падали звёзды, а огненная колесница заходила уже на третий круг над уходящим в небытие Петербургом.
Юля открыла глаза. Гремела внезапно налетевшая гроза, по лицу стекали крупные капли по-летнему тёплого дождя, смешавшиеся с радостными слезами возвращения. Память вернулась к ней, а она вернулась домой. На шпиле Петропавловки парил золотой ангел, осеняющий своими крылами бессмертный город, а напротив сидел Юрий Владимирович, бледный, уставший, но, как всегда, довольный собой.
— Кольцо вечности разорвано! — глядя Юле в глаза, он торжественно и грустно улыбался.
— Кто я теперь?
— Это тебе решать! — он пожал плечами. — Иди, Маша ждёт тебя на Сенатской.
Юля встала, пригладила мокрые волосы рукой и нерешительно двинулась в сторону Дворцового моста. Пройдя несколько шагов, она остановилась и обернулась. Юрий Владимирович лежал на мокром песке, подложив руки под голову, и смотрел в низкое грозовое небо.
— Кто вы? Как мне вас называть?
Он приподнялся на локтях и удивлённо поднял брови.
— Ты все забыла, девонька! — он снова ёрничал. — Деда Жора. Хотя, не уверен, что это теперь важно…
Эпилог.
Когда академик Пономарёв забил тревогу, под Тосно отправили поисковую экспедицию, но никаких результатов она не принесла. Престарелый отшельник, судя по состоянию тела, умер от истощения еще весной. Точный ответ на этот вопрос могла дать только экспертиза, но её проводить не стали.
Следов девушек ни в его развалившейся чахлой лачуге, ни вокруг неё обнаружено не было, видимо, они так и не добрались до его пристанища, заблудившись и сгинув где-то в окрестных болотах.
Манящий и пьянящий миф призрачного Петербурга уже давно сам стал зловещим камнем Атаканом, неустанно собирающим свою кровавую жатву.
Их искали всё лето и всю осень, а с наступлением холодов перестали. И никто не заметил, что на древнем кладбище, неподалёку от хижины отшельника, стало на две могилы больше.
Просто потому, что их и до этого никто не считал.