я дома, когда за окном яркое солнце и много не слепленных снеговиков. Я иду в коридор. Вот моя шапка, шарф, достаточно влезть на табуретку, и вот она – моя куртка с продетыми через рукава варежками на резинке. Варежки бабушка несколько раз штопала, но они неизменно рвутся в одном и том же месте. Вот опять дырка, но что мне до того. Разве в варежках дело, когда такая улица пропадает! Чудо, а не улица! В конце концов, я сам знаю, болит у меня горло или нет. Я не буду грызть сосульки и даже ни разу не лизну их. Б-а-б-у-ш-к-а! Мне туда, открой, пожалуйста, замок. Ну, ты же видишь, мне уже лучше, я честно-честно говорю. Я тебе обещаю, милая, не заболеть и не простыть. Ведь все там, посмотри сама. Иди к окну, видишь? Все там, и мы пойдем скорее. Ну, что же ты? Бог расчудесно придумал: и солнце, и снег, и тёплые варежки, и снежную бабу. Нет-нет, я не хочу в постель, ты шутишь?!
…Бабушка говорит, что на мне Божья печать. Когда я спрашиваю, что это значит, она отвечает, что я один такой на десять миллионов. «Зачем я такой, бабушка?» – спрашиваю я. «Господу видней», – отвечает бабушка.
…Ура! Мы собираемся в зоопарк! Зима закончилась, но шарф умелою рукой обмотан вокруг моей головы и шеи, оставив щёлку для глаз. Я ждал этого дня многие месяцы и соглашаюсь с маминым «так надо». Надеваю шапку, из-под которой меня не видно. Сижу в автобусе смирно. Не грызу ногти. Не наступаю гуляющей самой по себе кошке на хвост. То есть становлюсь примерным мальчиком. В зоопарке много детей и родителей. Мы толпимся у клеток и дразним обезьян. Солнце припекает. Мне хочется сладкой ваты, но когда лицо замотано шарфом, есть очень трудно. Мама не торопится меня раздевать, но я вспотел. И вот я без шапки и шарфа, и можно вертеть головой. Я верчу. Девочка рядом начинает плакать. Затем мальчик. Потом ещё девочка. Вокруг меня образуется круг ревущих. Родители испуганно обрабатывают им руки антисептиками. Электрический паровоз, который я дал покатать новому другу, падает и ломается. Мама нового друга спешно отводит его на безопасное расстояние и возмущается, что с такой инфекцией закрываются на карантин дома, а не пугают население. Я крепче прижимаюсь к маме. Она надевает мне шапку и шарф обратно. Дома нас ждёт горячий чай. И сладкая вата, которую мы купили в зоопарке. Дома никакой шарф не помешает мне её съесть.
…Я мечтаю о том, как вылечусь и выйду гулять в наш двор. Я сижу у окна и наблюдаю за своими бывшими знакомыми по детскому саду. Они ходят в школу, лазают по заборам и играют в прятки. Мне хочется верить, что они помнят меня и скучают так же, как я скучаю по ним. Я скучаю даже по Шурику, который обзывал меня яйцеголовым. Я представляю, как выйду, и они обрадуются, что мы снова вместе, и я больше не пропущу ни одной игры. Ведь невозможно, чтобы эта пора не настала, иначе зачем вокруг меня столько суеты? Я мечтаю, и так оно и будет.
…Я гляжу на себя в зеркало и вижу дедушку. Его фотография висит у бабушки в комнате. С фотографии дедушка улыбается мне, как будто одобряет то, что видит с противоположной стороны стекла. Если бы на мне был военный пиджак с медалями и рыжая шевелюра, я был бы совершенным образом дедушка. Но я одет в толстый шерстяной свитер, из которого я никак не могу вырасти, а на голове колышутся тридцать три волоса, каждый из которых мама заботливо пересчитывает дважды в день. Волосы спрятаны под шапкой – мама считает, голову нужно беречь в тепле. Но в моём случае, похоже, в тепле надо держать абсолютно всё, поэтому я круглосуточно укутан и подвязан. И пусть. Меня ж никто не видит. Я редко выхожу на улицу, мне там не рады.
…Мой день рождения. Бабушка печёт торт «Наполеон», мама ни секунды не грустит и рассказывает моему другу Сергей Борисычу, что она самая счастливая на свете, поскольку у неё есть ангел. Мы сидим за круглым столом с кружевной скатертью. Я взбираюсь маме на колени, и она целует меня в лысый затылок. В её мягких объятиях легко и спокойно. Под потолком болтаются воздушные шары, их ровно девять, как и мне сегодня. У меня выпали почти все волосы, а зубов осталось шесть. Мои ноги и руки просвечиваются, лицо покрыто морщинами, а рост застыл на отметке ножки стола. Мама говорит, что я самый лучший. У меня нет оснований ей не верить. Мои незнакомые друзья с улицы немного другие. Но бабушка учит, что надо с благодарностью принимать то, что даёт Господь. Я принимаю. У меня есть мама. И бабушка с «Наполеоном». И папа, пропавший без вести. И Сергей Борисыч. Я вполне счастлив. И я улыбаюсь как можно шире во все свои шесть зубов.
…Я снова лежу в палате № 2. В больнице много детей, но в палате № 2 я один. Мне разрешают выходить во время тихого часа. Иногда дверь в мою палату забывают закрыть после обхода, и тогда я выглядываю в коридор. Там кипит насыщенная жизнь – всё бегает, прыгает, ползает, стучит. Я открываю дверь нараспашку и оказываюсь в начале широкого коридора. На мне синяя спортивная кофта и такие же штаны. На голове у меня белая шапка с помпоном, на ногах – бежевые сандалии. У меня болит грудь, мне трудно дышать, и врач сказал, что это сердце и меня не хватит надолго. Мне нельзя бегать. Вокруг меня другие дети, они тоже болеют, но им можно носиться по этому замечательному коридору и получать нагоняи от нянечек. Мой выход в свет не остается незамеченным. Дети разбегаются врассыпную и с визгами исчезают за дверями своих палат. Они боятся меня. Я не обижаюсь. Я привык к такой реакции на мое появление. Но у меня мало времени. И я всё равно выхожу в надежде, что кто-то из них не убежит и останется рядом, чтобы обнять меня и улыбнуться…
…Бабушка говорит, что на мне Божья печать. Когда я спрашиваю, что это значит, она отвечает, что я один такой на десять миллионов. «Зачем я такой, бабушка?» – спрашиваю я. «Господу видней», – отвечает бабушка.
…Ура! Мы собираемся в зоопарк! Зима закончилась, но шарф умелою рукой обмотан вокруг моей головы и шеи, оставив щёлку для глаз. Я ждал этого дня многие месяцы и соглашаюсь с маминым «так надо». Надеваю шапку, из-под которой меня не видно. Сижу в автобусе смирно. Не грызу ногти. Не наступаю гуляющей самой по себе кошке на хвост. То есть становлюсь примерным мальчиком. В зоопарке много детей и родителей. Мы толпимся у клеток и дразним обезьян. Солнце припекает. Мне хочется сладкой ваты, но когда лицо замотано шарфом, есть очень трудно. Мама не торопится меня раздевать, но я вспотел. И вот я без шапки и шарфа, и можно вертеть головой. Я верчу. Девочка рядом начинает плакать. Затем мальчик. Потом ещё девочка. Вокруг меня образуется круг ревущих. Родители испуганно обрабатывают им руки антисептиками. Электрический паровоз, который я дал покатать новому другу, падает и ломается. Мама нового друга спешно отводит его на безопасное расстояние и возмущается, что с такой инфекцией закрываются на карантин дома, а не пугают население. Я крепче прижимаюсь к маме. Она надевает мне шапку и шарф обратно. Дома нас ждёт горячий чай. И сладкая вата, которую мы купили в зоопарке. Дома никакой шарф не помешает мне её съесть.
…Я мечтаю о том, как вылечусь и выйду гулять в наш двор. Я сижу у окна и наблюдаю за своими бывшими знакомыми по детскому саду. Они ходят в школу, лазают по заборам и играют в прятки. Мне хочется верить, что они помнят меня и скучают так же, как я скучаю по ним. Я скучаю даже по Шурику, который обзывал меня яйцеголовым. Я представляю, как выйду, и они обрадуются, что мы снова вместе, и я больше не пропущу ни одной игры. Ведь невозможно, чтобы эта пора не настала, иначе зачем вокруг меня столько суеты? Я мечтаю, и так оно и будет.
…Я гляжу на себя в зеркало и вижу дедушку. Его фотография висит у бабушки в комнате. С фотографии дедушка улыбается мне, как будто одобряет то, что видит с противоположной стороны стекла. Если бы на мне был военный пиджак с медалями и рыжая шевелюра, я был бы совершенным образом дедушка. Но я одет в толстый шерстяной свитер, из которого я никак не могу вырасти, а на голове колышутся тридцать три волоса, каждый из которых мама заботливо пересчитывает дважды в день. Волосы спрятаны под шапкой – мама считает, голову нужно беречь в тепле. Но в моём случае, похоже, в тепле надо держать абсолютно всё, поэтому я круглосуточно укутан и подвязан. И пусть. Меня ж никто не видит. Я редко выхожу на улицу, мне там не рады.
…Мой день рождения. Бабушка печёт торт «Наполеон», мама ни секунды не грустит и рассказывает моему другу Сергей Борисычу, что она самая счастливая на свете, поскольку у неё есть ангел. Мы сидим за круглым столом с кружевной скатертью. Я взбираюсь маме на колени, и она целует меня в лысый затылок. В её мягких объятиях легко и спокойно. Под потолком болтаются воздушные шары, их ровно девять, как и мне сегодня. У меня выпали почти все волосы, а зубов осталось шесть. Мои ноги и руки просвечиваются, лицо покрыто морщинами, а рост застыл на отметке ножки стола. Мама говорит, что я самый лучший. У меня нет оснований ей не верить. Мои незнакомые друзья с улицы немного другие. Но бабушка учит, что надо с благодарностью принимать то, что даёт Господь. Я принимаю. У меня есть мама. И бабушка с «Наполеоном». И папа, пропавший без вести. И Сергей Борисыч. Я вполне счастлив. И я улыбаюсь как можно шире во все свои шесть зубов.
…Я снова лежу в палате № 2. В больнице много детей, но в палате № 2 я один. Мне разрешают выходить во время тихого часа. Иногда дверь в мою палату забывают закрыть после обхода, и тогда я выглядываю в коридор. Там кипит насыщенная жизнь – всё бегает, прыгает, ползает, стучит. Я открываю дверь нараспашку и оказываюсь в начале широкого коридора. На мне синяя спортивная кофта и такие же штаны. На голове у меня белая шапка с помпоном, на ногах – бежевые сандалии. У меня болит грудь, мне трудно дышать, и врач сказал, что это сердце и меня не хватит надолго. Мне нельзя бегать. Вокруг меня другие дети, они тоже болеют, но им можно носиться по этому замечательному коридору и получать нагоняи от нянечек. Мой выход в свет не остается незамеченным. Дети разбегаются врассыпную и с визгами исчезают за дверями своих палат. Они боятся меня. Я не обижаюсь. Я привык к такой реакции на мое появление. Но у меня мало времени. И я всё равно выхожу в надежде, что кто-то из них не убежит и останется рядом, чтобы обнять меня и улыбнуться…
