легким стенам хранилища еды. Осторожно ощупал, спешить нельзя. Теплая шкура прогнулась, приглашая порвать ее и ввалиться во внутрь к еде. Нет. Не так быстро. Я повалился на спину и покатался от удовольствия на спине. Потом опят подошел к стене. Не отпуская ладонь с нее медленно пошел вдоль кладовой, обследуя ее по сантиметру, в поисках свечи — знака хозяина. Еда внутри хранилища вела себя не долго спокойно, быстро почуяла, что ее пришли наконец-то съесть и наперебой стала звать к себе, пронзительными криками, приманивая. Ликуя от счастья. Я же не торопился. Никак не понимая чья еда? Еще не верил, что нашел клад. Сделав очередной круг, так что закружилась голова, прислонился к шкурам. Всё. Теперь я точно знал. Мне повезло. Я нашел клад. И он только мой. Рядом с головой шумно грохнуло, горько запахло, и в глухой стене появилась идеально круглая дыра. Большая. Специально для удобства глаза. Еда приглашала меня к себе и сейчас специально сделала дыру, чтобы я на нее посмотрел и оценил. Я заревел в знак в благодарности. И посмотрел. А потом заревел в диком реве! Мою еду ел мой неудачливый соперник. Торопился. Глотал большими кусками. Не жевал. Большие куски висели на тонких жгутах кожи, свисали с его челюстей, а кости и ребра с красными хрящами подрагивали между его белых клыков. Восхитительный подкожный жир тонкими сосульками сливался с оттопыренных губ.

Кто же так ест!

Это же не уважение к еде! Я просунул в дырку толстый палец, потом руку, зацепился за край шкуры и рывком развалил стену на двое. Заглянул в брешь дома и тихонько рыкнул, привлекая внимание. Злоба клокотала во мне. В глазах темнело. Медленно смакуя набитым ртом и, причмокивая от удовольствия, ко мне обернулась кровавая довольная морда. Фиолетовые глаза на ней подернуты блаженной пеленой. Это чудовище наслаждалось глазами! Длинные завитые ресницы невинно хлопают. Между рожек редкие щетинки волос кокетливо топорщатся веером. Словно ничего и не произошло и мой клад — нетронутое хранилище с вкусной едой осталось на месте в неприкосновенности. Ах, ты, несчастная дрянь. Умри же красотка!

Вытянув губы, нахалка замерла, останавливая мой порыв, а потом полная блаженства раскусила первый глаз.

Клац!

Только не глаз! Мой любимый скользкий глаз. Он должен был принадлежать только мне! Тихая досада тонкой струной лопнула в груди, освобождая тяжелый груз ненависти. Умри! Я протяжно завыл, выпуская из себя песню смерти …

Что? Что это было? Меня словно держали за руки, двигали, бросая то вперед, то назад.

Я со страхом осмотрелся по сторонам, сгоняя наваждение. Ветер свистел в ушах, снежинки кололи лицо. Видимость вокруг размазывалась искажая мой взгляд.

Нарты бешено неслись. Хрустели и скрипели грозя вот-вот развалится. Каюр стоял на них, во весь рост передо мной, в распахнутом малахае, ветер взвивал его прохудившиеся полы и свете красной Луны белели его высохшие кости с остатками истлевшей кожи. Он лупил шестом собак, вернее скелеты собак, которые лязгая зубами и огрызаясь, стучали своими костяными лапами по льду, выбивая ледяную крошку, на бешеной скорости неся нас по тундре. Из их оскаленных черепов свисали длинные огненные языки, и шел желтый серный дым. Изредка он поворачивался ко мне и гоготал, широко открыв нижнюю челюсть черепа, трубка скакала в его отверстом рту, роняя алые угольки, а втянутый дым выходил из глазниц огромными седыми бровями. Вокруг стоял вой и скрежет.

Я оцепенел, не в силах пошевелится. Страх и ужас лишили меня сил.

— Скоро барин! Ско-о-о-ро барин! — дьявольски гоготал он.

Потом подпрыгнул, вращаясь в воздухе, свистнул и закричал.

— Ча-а-а-а!

Собаки громогласно стуча своими костями еще быстрее, понесли нас навстречу горизонту, где полыхало кровавое северное сияние, словно кровь лилась по небосклону.

Вокруг меня проносился белёсый туман, в котором слышались стоны и плач. Мутные белые лица, словно в кисельной влаге вырывались, горестно вздыхая и стеная, уносились прочь. Одно лицо приблизилось, вытянув руки в мольбе, зашевелило губами. Я узнал его, это был земский врач Ерошкин. Он пропал почти году полтора тому назад. Его так и не нашли. До этого он все ходил, посмеивался над аборигенами.

— Все ваши шаманствы, это суеверия, а суеверия от незнания наук.

И вот теперь я вижу его, бестелесным духом он несется рядом нартами, завиваясь и закручиваясь штопором. Глазницы его головы пусты, черны — изредка из них выворачиваясь кольцами, выпадали белые черви, и, лицо исказило страдание.

— Ваня… Ваня… Братец помоги мне. Плохо мне здесь. Ох, как плохо. Едят они, так больно едят…

Каюр, повернув голову на триста шестьдесят градусов увидел, как я нерешительно потянул руку к призраку. Закричал и огрел шестом приведение Ерошкина. Тот истошно завизжав исчез в тумане. Череп с огнедышащей трубкой приблизился ко мне и выдыхая серный дым мне в лицо проскрежетал.

— Не-е-е тронь, братец, он мой…

Я в отчаянье взмолился:

— Да какой же я тебе «братец»! Маменька, маменька помоги мне!

Снизу нарт раздалось легкое постукивание. Я опустил глаза.

Цепляясь за поперечины нарт, из под них влезал мертвец, у которого не было нижней челюсти, только гниющие ошметки плоти и кожи трепыхались, трясясь от быстрой езды. Ее он держал в одной руке, действуя как крюком и, цепляясь за поперечины, пытался вылезти ко мне в нарты. Я начал сбивать его ногами. Но он ловко схватил меня за меховые торбаза. Вставил челюсть и, открыв распухшие веки из которых сочилась черная слизь уставился на меня.

— Помнишь меня, друг мой? — прохрипел он.

Я отчаянно пытался сбить его ногами. Но он цепко, клещом, держался за меня.

— А ведь это ты меня стрелил, Ваня. Вот прямо прямехонько в нижнюю часть головы и попал.

Он захохотал. У меня мурашки побежали по спине — Ловицкий!

— Теперь моя очередь, ты не уйдешь. Я заберу тебя! — зловеще хрипел он и, потянув меня начал тащить под нарты.

Но каюр, широко размахнувшись, ударил его шестом.

— Не балуй! — грозно крикнул он.

Мертвец разлетелся на куски. Рука, которой он меня держал, переломилась и кисть с плечевой костью отлетела вверх. Каюр подхватил ее, распахнув малахай, с треском провел себе по белым ребрам, и хрипло захохотал. Потом он швырнул ее, далеко вперед прикрикивая на собак.

— Ча! Ча! Ча! Быстрее мои дьяволы!

Скелеты собак, рванули за костью и понесли еще быстрее.

Его дьявольский смех рвал не щадя слух, я зажмурился, попытался заткнуть уши. Получилось сделать одной рукой. Вторую поднять с колена не смог. Что было сил потянул ее к себе и закричал, надрывая связки, чувствуя, как душит горло ледяной ужас. Вместо руки была