немецкий патриотизм. А задание тебе пока такое: пустить две ракеты в сторону паровозного депо, как только наши самолеты будут над Вязами».

— И вы дали ему уйти?

— Так ведь я безоружный, а у него, наверное…

— Ох, Волков, — вздыхает Михаил Миронович, — не знаю, остался ли у вас немецкий патриотизм, но и советского, видно, немного.

— Зачем же было мне тогда признаваться вам? Я бы выбросил ракетницу вместе с ракетами, и никто бы не узнал о моем разговоре с этим типом. А я ведь…

— Ну ладно, разберемся.

— Надо бы поскорее станцию оцепить, товарищ майор, может быть, он еще не ушел…

— А чего ему тут ждать? Он ведь не сомневается, наверное, что вы его приказ выполните с чисто немецкой точностью.

— Да, знаете, мне тоже показалось, что он в этом не сомневался, — соглашается с ним Волков. — И откуда такая уверенность, что все немцы, где бы они ни находились, чьими бы подданными ни были, непременно верны своему фатерланду?

— В этом их могло убедить поведение фольксдойчей, стрелявших в польских офицеров и солдат, как только гитлеровские войска пересекли польскую границу. Почти то же самое было в Дании и других странах. Националистические лиги немцев имелись ведь задолго до войны во всех государствах Европы. Но не в Советском Союзе! — горячо восклицает Волков. — Нет у нас и быть не может «пятой колонны»!

— В том смысле, как это было в Мадриде или в Польше, Дании и Голландии, у нас действительно нет, — соглашается Щедров. — Ну а что же еще поручила вам эта таинственная личность?

— «Я обращаюсь к вам, Вольф, — сказал он мне, — от имени нашего фюрера с просьбой помочь его солдатам поскорее выиграть войну. Чем быстрее кончатся эта кровавая война, тем меньше будет жертв. Отечество не забудет вашей услуги. Нам уже помогают проживающие в Вязах немецкие патриоты. Во время вчерашней бомбардировки они подавали сигналы нашим самолетам. Вы, однако, лучше их должны знать наиболее уязвимые места этой станции». Вот и все, товарищ майор. Что прикажете мне теперь делать?

— Как — что? Идите работайте…

— Слушаюсь, товарищ майор!

Волков проворно выпрыгивает из вагона и растворяется во тьме.

— Дмитрий, — зовет Щедров племянника.

— Я здесь, дядя Миша.

— Слышал наш разговор?

— Слышал.

— Ну и что скажешь?

— Думаю, что так оно и было, как Волков доложил. Человек он, по-моему, порядочный. А вы разве ему не верите?

— Пойдем к оперативному уполномоченному НКВД, — не отвечая на вопрос племянника, говорит Щедров и протягивает Дмитрию ракетницу с ракетами. — Сдадим ему эту пиротехнику.

— А дежурство?

— Сегодня, пожалуй, это уже ни к чему.

Михаил Миронович так уверенно шагает в темноте по шпалам, перелезает через тормозные площадки и подлезает под вагоны составов, будто работает не начальником милиции, а составителем поездов, которому известен тут каждый квадратный метр территории.

Но вот и пассажирская платформа. Сквозь затемненные окна вокзала сочится кое-где тусклый свет. Кто-то из работников железнодорожной милиции чуть слышно докладывает Михаилу Мироновичу:

— Посты проверены, товарищ майор.

— И ничего подозрительного?

— Все спокойно пока.

— Тогда вот что, товарищ Арефьев… — Щедров наклоняется к уху своего помощника и что-то ему шепчет.

— Слушаюсь, товарищ майор!

2

В кабинете оперуполномоченного НКВД Михаил Миронович молча кладет на стол ракетницу и ракеты.

— Немецкие? — спрашивает оперуполномоченный, разглядывая маркировку на ракетном пистолете. — Ну а где же сигнальщик? Упустили?

— Сигнальщик явился ко мне сам и оказался небезызвестным нам техником паровозного депо Федором Волковым.

— Вот уж не ожидал! Рассказывайте подробнее.

Доложив, как было дело, Щедров заканчивает свое сообщение словами:

— Откровенно говоря, я пока не знаю: сам он ко мне явился или, наскочив на Дмитрия и узнав от него, что я где-то тут, испугался, что его могут заподозрить?

— А мне его рассказ кажется правдоподобным, — замечает оперуполномоченный. — Я не настаиваю на своей версии, только не исключаю и того, что вручили ему эти сигнальные ракеты не сегодня ночью, а значительно раньше. В таком случае вчера он мог ими воспользоваться.

— Я знаю, вы не опрометчивы, есть, значит, основание подозревать его в чем-то?

— Кто-то, очень хорошо знающий расположение всех объектов станции, подавал ведь прошлой ночью сигналы немецким бомбардировщикам.

— Но почему именно он? Разве мало других железнодорожников, не хуже его знающих территорию нашей станции? Не потому же, что он немец?

— Тогда бы я скорее Лейтнера заподозрил, — хмурится Щедров. — Он, по-моему, больший немец, чем Волков.

— То есть как это — больший?

— В том смысле, что Лейтнер ни от кого не скрывал своей немецкой национальности. Открыто брал в городской библиотеке книги на немецком языке и читал немецких классиков в подлинниках. Племянник мой, Дмитрий, может это засвидетельствовать. Он не раз встречался с ним в читальном зале. И я не сомневаюсь, что Лейтнер гордится не только такими своими соотечественниками, как Шиллер и Гёте, но не в меньшей мере Марксом и Энгельсом.

— Он и Эйнштейном очень гордится, — взволнованно добавляет Дмитрий. — Мне у Павла Ивановича Лейтнера часто приходилось по техническим вопросам консультироваться, и мы с ним о многом беседовали…

— Да что вы так Лейтнера защищаете? — останавливает Дмитрия оперуполномоченный. — Я его ни в чем не подозреваю. А о Волкове какого вы мнения?

— У меня он тоже вне подозрений, — уверенно заявляет Дмитрий.— Подозревает его, значит, один только Михаил Миронович, — заключает оперуполномоченный. — Но пока лишь интуитивно, безо всяких доказательств. Понаблюдать за ним, однако, не будет лишним. Вот вы и займитесь этим, товарищ Щедров. Пусть и племянник ваш поимеет это в виду. А теперь вот о чем нужно подумать: как принесенными им ракетами воспользоваться. Нельзя ли с их помощью вынудить немецкие самолеты бомбить не станцию, а Дедово болото? Оно ведь всего в полутора километрах отсюда.

— А это проще простого, как говорится, — отзывается Щедров-старший. — Этим я лично займусь. Думается мне, однако, что бомбежки сегодня уже не будет.

— Чего это вдруг?

— Они обычно начинают ее в десять, а сейчас уже полночь. Да и вообще…

— Что — вообще?

— Могут вообще не бомбить больше.

— Это почему же?

— А вы слышали сегодняшнюю сводку? Похоже, что гитлеровские части, действующие на нашем участке фронта, обходят Вязы. Зачем же им в таком случае бомбить нашу станцию, если вскоре самим же придется ее восстанавливать?

— А эшелоны, которыми все пути тут забиты?

— Если фашистские танковые клинья сомкнутся в