Э. Ваксс Реальный мир

Это началось с глупости, которые, обычно, случаются с детьми. Знаете, есть дела такого рода, с которыми дети думают, что могут справиться сами. Может это случилось потому, что мы оба отцы — Хэнк и я.

Его зовут Хэнк. На самом деле я о нем не многое знаю, кроме того, что он живет за несколько кварталов от меня. В небольшом придорожном доме, таком же, как мы, построенном сразу после войны для вернувшихся солдат. Вторая мировая, это не та война? на которой я был. Та, на которой был я, не имеет названия, только место, где она шла.

Я имею в виду, люди называли ее по-разному, в зависимости от того, как они на это смотрели. Даже ребята, которые там были, называли ее по-разному. Вьетнам. Нам. Заграница. Это не имеет значения. Все, что мы знали — это то, что мы где-то за пределами Мира. Мир, это то, о чем мы, привыкли говорить там. Мы, бывало, все время говорили о том, чтобы вернуться в Мир.

Никто и никогда в Мире не называл его так. Забавно, да? Поэтому я всегда думал, что это особое название, которое использовали только солдаты.

Пока я не попал в тюрьму. Там парни называли мир Миром тоже. И они говорили так же — что они не могут дождаться, когда выберутся в Мир.

Темы, о том, что они сделают, когда выйдут, были теми же, что и у ребят, которые были заграницей. Я не имею в виду, что дела были теми же. Я говорю, что у разных парней и дела разные… Я не знаю, ну, цели. Так, некоторые парни заграницей говорили о том, что когда вернутся, получат работу, найдут девушку, женятся, заведут детей… все такое. А некоторые говорили о торговле наркотиками или угоне машин. Или об изнасиловании женщин. Только в этом разница. Но они одинаковые, армия и тюрьма: люди говорили о том, что собираются делать, когда вернутся. И парни, которые навсегда остались и в армии и в тюрьме, называются одинаково — смертники.

И еще в одном оба этих места были одинаковы — люди попадали туда по разным причинам. В моем взводе были ребята, которых завербовали. Некоторые были там, потому что они хотели воевать. Ради Америки — как они говорили. Вскоре, они перестали так говорить. Я имею в виду, через некоторое время становилось все труднее ответить, почему вы тут. Единственное, что вы знаете наверняка, это то, что вы не хотите тут быть. От парней, которые действительно хотели там быть — все держались подальше.

Были и другие, которые думали, что это хорошая возможность. Они хотели изучать торговое дело, может быть, пойти в колледж, когда вернутся. Некоторые даже думали, что сделают карьеру, как их отцы. А также, парни, которые должны были там быть, те, которые специально обучены воевать, те, для которых это выбор всей их жизни, ну, вы понимаете, что я имею в виду.

Поэтому из-за вот этих, последних ребят я никогда не обвинял войну, в том, что попал в тюрьму. Я имею в виду, я бы попал в тюрьму до войны в любом случае, судья просто дал мне отсрочку. Все были против войны тогда, поэтому они искали ребят, которые бы отправились туда. Когда общественный защитник сказал судье, что я хочу поехать на войну, судья стал серьезным. Потом он сказал, что я хороший парень, и драки, за одну из которых меня забрали — и в которой один парень серьезно пострадал, — ну, случаются в бедных кварталах.

Это было когда я жил в городе. Мы никогда не называли те места, где мы жили кварталами, как судья, но мы знали о границах. Все случилось, когда те, другие парни, перешли границу.

Тогда у меня был плохой характер. Действительно плохой характер. Я пил. Алкоголь только ухудшал мой характер. Я знал это, но мне нравилось пить. Но несмотря на то, что было много дури в моем… квартале, я никогда не принимал наркотики.

Никогда, до тех пор, пока я не оказался там.

Я потерял свой характер в армии. Я не имею в виду, что я сошел с ума. Я имею в виду, я потерял дурной характер. Он исчез. Вскоре я перестал и пить. Это было после того, как я выяснил о себе кое-что. После я получил свою особую специальность^[1]. Я был в пехоте сперва. Это вообще-то совсем не особая специальность. Я имею в виду, это не как если бы ты был механиком, разбирающимся в вертолетах, или связным — ничего такого, что можно было бы использовать в Мире.

Поэтому я бросил пить и никогда больше не курил дурь, это была просто травка, но ни ее, никакую другую наркоту.

Было еще кое-что, плохое и в то же время хорошее. Хорошее — потому что ты теперь не боялся ходить в джунгли. А мы это делали большую часть времени. Вот что делала пехота. Плохое — то, что ты становились тупым. Тебя переставало волновать, убьют тебя или нет. Или, наоборот, ты параноидально начинал палить по листьям, стоило им шевельнуться. Все это могло убить тебя — поэтому, мы должны были быть тихими.

Этому я там научился, как быть тихим.

Однажды меня подстрелили. Когда я был еще в пехоте. Не такое уж сильное ранение. Не «ранение на миллион долларов», как оно называлось, когда оно было достаточно серьезное, чтобы тебя отправили обратно, в Мир, но не такое сильное, чтобы ты стал калекой. Лучшее, что могло дать ранение, это быть серьезным, чтобы тебя отправили домой и демобилизовали. Они измеряли неспособность воевать в процентах, например, десять процентов неспособности или тридцать или еще сколько-то.

Меня ранили в ногу. Даже не пулей, осколок от минометного залпа попал под навес, где мы окопались. Я не вернулся в Мир. Они дали мне медаль. «Пурпурное сердце». У некоторых ребят был целый букет из них. Никого это не волновало, кроме лейтенантов и смертников — вот они сильно хотели их заполучить.

Когда я вернулся в Мир, я просто плыл по течению какое-то время. Как и многие ребята. Я знаю, потому что я встречался с ними в тех же местах, где я болтался.

Я попал в тюрьму за воровство. За ограбление, точнее. Есть разница. По крайней мере, для закона. Первое, это когда ты берешь что-то, что не твое. Второе, то же самое, но когда ты забираешь это у человека. В общем, общественный защитник рассказал судье ту же историю, что и в первый раз. Я не имею в виду, что это был тот же парень, общественный защитник, он только рассказывал то же самое. Но на этот раз, вместо того, что я собираюсь послужить своей стране, он сказал, что я уже послужил ей, понимаете? Судья был одним из тех либералов. У него были длинные волосы и все такое. Вероятно, он был против войны. Или он был в юридической школе и не должен был идти воевать. Или еще что-то. Я знаю, что он никогда там не был, потому что я всегда могу это отличить. Но теперь это так… модно презирать ветеранов вьетнамской войны. Поэтому он сказал большую речь и дал мне пять лет. Вместо двадцати пяти, которые он мог мне присудить, как сказал адвокат. Как если бы он провел очень хорошую работу. Адвокат,