Она протянула к нему руку через засов.
- Уходить! – прошептала она в панике.
- Нет. Без тебя не уйду!
- Они убить тебя, Амаса. Они меня убить! Ты уходить!
- Я убью их!
Её рука вцепилась в него:
- Нет, Амаса. Не убить мои!
И по её голосу он понял, что она никогда не простит ему, если он убьёт кого-то из её родни, даже если он сделает это ради того, чтобы помочь ей.
- Они знают про меня?
- Нет, - прошептала она. – Они ждать, чтобы видеть ребенок.
- Убедиться, что он Тир?
О да, он выучил это слово, которое означало у них «чужак».
- А когда увидят, то что?
- Уходить, - негромко взмолилась она, но он успел увидеть сверкнувшие на её глазах слёзы, когда она отходила и закрывала окно.
Амаса, конечно, никуда не ушёл. Он приходил ночами снова и снова, однако ответ её оставался прежним. Засовы были вделаны в крепкий камень. Этим путём её не вытащить, так что ему оставалось лишь рыскать вокруг, продолжать следить и тянуть время.
Её ни разу не отпустили дальше колодца, да и то не одну. Он уже начал узнавать четверых её братцев, а также родителей, с которыми они жили вместе. По мере того, как весну сменяло лето, Амаса, несколько раз, едва не столкнувшись с братьями Ирейи, следил, как растет, как округляется живот Ирейи под её длинной туникой.
А однажды летней ночью до его убежища в горах долетел женский крик, полный боли. Прокравшись вниз, он увидел, что во дворе собралось слишком много народу, чтобы пройти до окна, но по несмолкающим крикам он понял, что здесь, среди врагов, появляется на свет его дитя. Он уселся в высокой траве на краю леса, и неся свою одинокую бессонную вахту среди ночных сверчков, лил слёзы по ним обоим.
Так он и сидел до самого появления солнца, как вдруг увидел Ирейю, которая выскользнула из притихшего дома с небольшим свертком в своих руках. Она была босая, юбка в крови, лицо – словно маска отчаяния. Она направлялась к нему, а увидев, как он спускается ей навстречу, замахала ему, чтобы он возвращался в деревья, и сама припустилась бежать по лугу вверх, по склону, к нему. Она почти успела добежать до него, когда появились её братья, скакавшие верхом, в руках у них были луки.
Подбежав к нему, Ирейя сунула завернутого в пеленки младенца ему в руки и зашептала:
- Бежать! Бежать, тали!
И не успел он её остановить, как она развернулась и кинулась обратно, широко раскинув руки, словно могла остановить летевшие в них стрелы. Амаса в ужасе увидел, как она падает ниц, потом развернулся и кинулся к узкой тропе.
Всё, что он успел увидеть у себя в крошечном свёртке – это маленькое красное личико младенца и голубые глаза – такие же, как у него самого.
***
Это было лето, когда Амаса выследил охотника-хазадриельфейе, а тот выследил его. И то был лишь вопрос времени, кому из них, наконец, повезет в этом состязании.
Должно быть, Создатель был в курсе безутешного горя Амасы и сжалился над ним.
Стоял тот самый месяц, когда погибла Ирейя, когда однажды утром, как раз перед самым рассветом, он, наконец, встретился со своим преследователем лицом к лицу. Сегодня Амаса уже не был беспомощен и безоружен, как семь лет назад.
Охотник Хазадриельфейе был верхом и, не успел он достать свой лук, как Амаса прострелил ему лёгкое. Упав на шею коня, тот послал свою зверюгу в галоп, пытаясь укрыться среди деревьев.
Такому охотнику, как Амаса не составило никакого труда пройти за ним по кровавым следам. Ближе к полудню он нашёл на земле окровавленный лук, а чуть позже и брошенный мешок. И не успело солнце перевалить за полдень, как он обнаружил на небольшой поляне умирающего мужчину. Коня его нигде не было видно.
Вытащив лук, Амаса подошёл ближе. Человек взглянул на него спокойно, хотя он не мог не знать, что глядит в глаза собственной смерти.
- Ты не ведаешь, что творишь, - прошептал он с тем же самым акцентом, что был у Ирейи.
На губах его была кровавая пена из-за пробитых лёгких, кровь запеклась на его подбородке.
- Ребенок…, - от усилий говорить в уголке его губ снова вспенилась кровь, - не может быть…
- Он уже есть, - прорычал Амаса.
- Другие придут…
Боль, ненависть и давняя, давняя скорбь вскипели в сердце Амасы, и он плюнул в лицо чужаку, а потом схватил за волосы, запрокинул ему голову и перерезал горло.
Остаток дня прошёл для него как в жутком тумане, а когда далеко за полдень он рассеялся, Амаса был весь в крови и какая-то шкура, очень похожая на медвежью, была прибита гвоздями к высокому дереву, выскобленная и натёртая мозгами. Освежеванная туша была подвешена за ноги на другом дерево, маня к себе мух.
Что ж, пускай те, кто придут, посмотрят на это.
***
Алек мёл конюшенный двор, когда увидел отца, появившегося у ворот. Тот был одет в новое платье и такой исхудавший, каким Алек сроду его не видел. На поясе его висела связка лисьих и норковых шкур.
- Папа! – радостно завопил Алек и со всех ног бросился к нему. – Что, медведь снова удрал?
- На сей раз нет, малыш.
- Так ты убил его?! А где шкура? За сколько мы сможем её продать?
- Она оказалась никуда не годной, - отвечал отец.
Опустившись рядом с ним на колено, он вдруг взял Алека за плечи и какое-то время смотрел на него с такой нежностью, какой Алек прежде не видывал.
А потом он заметил слёзы в отцовских глазах.
- Что такое, Папа? Что случилось? – встревожился он.
Отец улыбнулся:
- Ничего, Алек. Ни-че-го. Ступай-ка, собирай свои вещи. Нам ещё нужно успеть расставить капканы.
