сказал Андрей.

Тогда Темка притянул его за шею близко-близко к себе, чтобы никто больше во всем мире не слышал, и зашептал:

— Я представил, что меня поймали и хотят выведать военные секреты, — жаркое дыхание сына согрело Андрею ухо. — Как Штирлица, папа, помнишь? И я был такой разведчик. Как он. А они были — фашисты. Только они не знали, что я разведчик, они думали, что я просто так и все им расскажу.

— А ты? — спросил Андрей.

— А я вспомнил, как вы с мамой меня учили, что отвечать, — сказал Темка, смахнув ладошкой щекотную слезинку. — Потому что если бы я молчал, они бы тогда решили, что это вы меня так подговорили. Или что я — не очень умный… Пап, это так сложно — думать прежде, чем что-то ответить!

Он вздохнул.

— Тема, может, ты пить хочешь? — спросила, потормошив его, Ника.

— Мам, подожди, я дорасскажу. Это же важно!

— Хорошо-хорошо.

Темка набрал воздуха в грудь.

— Там две тетеньки сидели за столом, и меня посадили перед ними, — продолжил делиться он с родителями. — Одна была похожа на Лидию Тимофеевну, а вторая была худая и с кольцом в носу. А еще ко мне присоединили провода, как будто электрические, и сказали, что если я совру, то меня ударит током. А если несколько раз совру, то меня может и убить!

— Серьезно? — тихо спросил Андрей.

Сын покивал, покрутив пуговицу на его рубашке.

— А за стеклом были еще люди. Ну, фашисты. Они специально пришли посмотреть. И меня спросили, готов ли я. И я сказал, что готов. Тогда они сказали, чтобы я назвал себя. Я назвал. Они спросили, сколько мне лет. Я сказал, что шесть. Тогда женщина с кольцом в носу сказала, что это правильно, и меня стали спрашивать дальше. Им очень-очень хотелось, чтобы в результате вышло, будто вы плохие, и меня можно от вас отобрать. А я помнил, что я разведчик, и отвечал, чтобы получилось наоборот, но они не догадались, что я вас люблю, что вы мои самые-самые любимые, и даже больше! — выкрикнул Темка.

— Ты — молодец, — сказал Андрей сквозь ком в горле.

— И я все-все им ответил! И что вы меня не наказываете, что слушаетесь меня, что все выполняете, и когда мне не понравилось молоко, мама сходила и купила новое, и конфеты я ем, когда хочу, и что вы никак на меня не влияете, что я смотрю даже взрослые фильмы и знаю, откуда берутся дети, и что у меня есть выбор, кем быть, мальчиком или девочкой, и что это нормально, и что вы не ругаетесь между собой и соблюдаете все рекомендации, потому что хотите, чтобы я вырос членом нового общества, и что вы все время меня хвалите, не говорите, что хорошо, а что плохо, потому что я должен понять это сам.

Темка дотараторил и посмотрел на отца.

— Пап, но это же не нормально?

Андрей улыбнулся.

— Нет, сын.

— Они такие дураки!

— Они как раз очень умные, но злые люди.

— Только я все равно их обманул, — сказал Темка. — Один потом выбежал из-за стекла к тетенькам. «Этого не может быть! У мальчишки возраст. Он же врет как дышит!». А они ему: «Нет, надо отпускать. Вся комиссия результат тестов видела. Или вы против?». И мужчина тогда замахал руками и убежал. А меня через какое-то время повезли к вам.

Он приподнялся и положил ладошки Андрею на виски. Серо-зеленые глаза смотрели с ожиданием.

— Па-ап, — прошептал Темка.

— Да, — так же тихо ответил Андрей.

— Помнишь ты рассказывал, когда можно плакать?

Андрей почувствовал, как что-то в нем обрывается, скользит освобожденным грузом, как тьма сворачивается в клубок, а где-то вспыхивает далекое, но набирающее силу «Ура-а-а!», все ближе рычание танковых моторов и грохот гусениц, от разрывов светлеет, расцветает небо, и тени бегут, вскидывая худые лапки.

Андрей обнял Темку.

— Помню.

— Тогда можно плакать, — выдохнул сын.

(В оформлении обложки использована фотография Foundry с https://pixabay.com/ по лицензии pixabay, разрешающей ее свободное, в том числе, коммерческое, использование)