лжет?

— Ни в коем случае. У меня возникло ощущение, будто она чем-то напугана… Послушай меня, хоть это, быть может, тебя и насмешит. Помнишь тот немецкий фильм «Якоб Бёме», который мы смотрели на бульваре Урсулинок? Давным-давно, году в двадцать четвертом…

— Да.

— Вспомни лицо главного героя, когда его застигают в состоянии мистического транса и он пытается все отрицать, скрыть свои видения… Ну так вот, у Мадлен лицо было такое же, как у того немецкого актера: растерянное, словно у пьяной, блуждающий взгляд…

— Постой-ка! Не хочешь же ты сказать, что твоя жена одержима?

— Я знал, что ты отреагируешь именно так… Точь-в-точь как и я в свое время, старина!.. Я тоже отказывался верить очевидному.

— Она ходит в церковь?

— Как все… В воскресенье посещает мессу… Но это скорее светская привычка.

— А она случайно не считает себя ясновидящей?

— Нет. Повторяю тебе: просто в голове у нее будто что-то срабатывает, и ты вдруг замечаешь, что она далеко отсюда.

— Это случается с ней помимо ее воли?

— Несомненно. За то время, что я за ней наблюдаю, я ее изучил. Чувствуя, что приближается припадок, она заставляет себя двигаться, говорить… встает, иногда открывает окно, будто ей не хватает воздуха, или включает радио на всю катушку… Если в эту минуту я вмешиваюсь, если начинаю шутить, болтать о пустяках, то ее мозгу удается удержаться на грани срыва. Извини за многословие, но не так-то легко объяснить, что с ней происходит… Если же я, напротив, делаю вид, что слишком занят, поглощен собой… это неминуемо случается. Она на глазах цепенеет, следит взглядом за некой таинственной движущейся в пространстве точкой, затем глубоко вздыхает, проводит по лбу тыльной стороной ладони и на протяжении пяти-десяти минут, иногда дольше, выглядит настоящей сомнамбулой.

— Что, у нее судорожные движения?

— Нет. Впрочем, по правде говоря, я никогда не встречал лунатиков. Но совсем не похоже, что она спит. Она рассеянна и совершенно не владеет собой. Она иная. Я знаю, это идиотизм. Однако не могу подобрать более точного определения. Она именно иная.

Глаза Жевиня выражали неподдельную тревогу.

— Иная… — протянул Флавьер. — Мне это ни о чем не говорит.

— Ты не веришь, что может существовать постороннее влияние?.. — Жевинь положил измусоленную сигару на край пепельницы и крепко стиснул ладони. — Раз уж я начал, надо идти до конца… В роду у Мадлен была странная женщина. Ее звали Полина Лажерлак. Прабабка Мадлен… Как видишь, родство довольно близкое… Девочкой лет тринадцати-четырнадцати она внезапно заболела. Толком я не знаю, но в общем, периодически ее сотрясали невероятные конвульсии, и люди, которые за ней ухаживали, слышали в ее комнате непонятные звуки…

— Удары в стену?

— Да.

— Грохот, будто передвигают мебель?

— Да.

— Понятно, — сказал Флавьер. — Такие явления, говорят, наблюдаются в присутствии девочек этого возраста, но этому нет, конечно, никакого разумного объяснения… Обычно такие вещи длятся недолго.

— Я не очень-то подкован в этих вопросах, — продолжал Жевинь, но бесспорно одно: Полина Лажерлак была малость тронутой. Одно время она хотела постричься в монахини, но потом отказалась от этого. В конце концов она вышла замуж и несколько лет спустя без всякой видимой причины покончила с собой.

— Сколько ей было лет?

Жевинь вытащил платок и промокнул губы.

— Двадцать пять… — наконец выдавил он из себя. — Столько же, сколько сейчас Мадлен.

— Черт возьми!

Они помолчали. Флавьер о чем-то размышлял.

— Твоя жена, конечно, в курсе? — спросил он.

— В том-то и дело, что нет… Все эти подробности я узнал от тещи. Она рассказала мне об этой самой Полине Лажерлак вскоре после нашей с Мадлен свадьбы… В то время я слушал ее вполуха и лишь из вежливости поддакивал. Если б я знал!.. Теперь ее уже нет, и больше спрашивать не у кого.

— Тебе не показалось, что она откровенничала с каким-то определенным намерением?

— Нет. Во всяком случае, я так не думаю. Разговор об этом зашел совершенно случайно. Но я отлично помню, что она запретила мне рассказывать об этом Мадлен. Кому приятно числить в предках ненормальную? Она решила, что дочери лучше об этом не знать…

— Ну а у этой Полины Лажерлак был хотя бы повод для самоубийства?

— По всей видимости, нет. Она вроде была даже счастлива: за несколько месяцев до самоубийства у нее родился крепенький мальчик, и все вокруг надеялись, что материнские чувства помогут ей обрести душевное равновесие. Как вдруг однажды…

— Я по-прежнему не вижу связи с твоей женой, — заметил Флавьер.

— Связь? — переспросил Жевинь с унынием. — Сейчас увидишь… После смерти родителей Мадлен, естественно, унаследовала немало драгоценностей и всяких безделушек, которые перешли к ней еще от прабабки; среди них есть янтарное ожерелье… Так вот, она беспрестанно его разглядывает, трогает… с этакой — как бы сказать? — тоской по утраченному, что ли. К примеру, в доме есть автопортрет Полины Лажерлак — она, как и Мадлен, рисовала! И Мадлен, как завороженная, часами созерцает этот портрет. Больше того: недавно я увидел, как она ставила его на трюмо. Она надела на шею ожерелье и пыталась сделать себе точно такую же прическу, как и у ее прабабки на портрете… Кстати, — заметно помрачнев, закончил Жевинь, — она до сих пор причесывается именно так: тяжелый узел на затылке.

— Она похожа на Полину?

— Может быть, но очень отдаленно.

— Еще раз спрашиваю: чего именно ты опасаешься?

Жевинь вздохнул, взял свою недокуренную сигару и принялся сосредоточенно ее разглядывать.

— У меня не хватает духу признаться тебе во всех своих сумасбродных мыслях… Наверняка я знаю одно: Мадлен уже не та. Далеко не та! Иной раз мне случается думать, что женщина, живущая подле меня, — вовсе не Мадлен.

Флавьер поднялся и принужденно рассмеялся:

— Но позволь! А кто же она, по-твоему?.. Полина Лажерлак? Ты, видно, совсем спятил, бедняга Поль… Что тебе налить? Портвейн, чинзано, «Кап Корс»?

— Портвейн.

Когда Флавьер направился в гостиную за подносом и бокалами, Жевинь окликнул:

— Я так и не спросил: ты женат?

— Нет, — донесся глухой голос Флавьера. — И не имею никакого желания жениться.

— Я слышал, ты оставил службу в полиции, — продолжал Жевинь.

Ответа не последовало.

— Тебе помочь?

Жевинь оторвался от кресла и подошел к открытой двери. Флавьер откупоривал бутылку. Жевинь оперся плечом о косяк.

— А у тебя мило… Слушай, ты уж прости меня, что я забиваю тебе голову своими