спросила она. — Выйди встреть.

Граф попятился, повернулся и вышел.

Приехал полковник Бодроки, надменный, краснолицый толстяк в сияющем шитьем мундире и высоком кепи с султаном. Он вылез из коляски, запряженной шестеркой лошадей, и зашагал по посыпанной песком аллее, обсаженной розами.

Граф шел ему навстречу, они радостно обнялись и вместе направились к террасе, увитой глицинией. Кучер подхлестнул лошадей, обогнул дом, проехал сквозь боковые ворота и отправился на конюшню.

Огромные плакучие ивы, окружавшие справа и слева террасу, были освещены последними лучами солнца. Благоухание левкоев поднималось до самых окон.

После полковника прибыл Телегди с Эржебет в экипаже с верхом, несколько старомодном, но хорошо сохранившемся еще со времен деда Телегди, Антала, блестящем и чистеньком, словно он и не катился по пыльной дороге от поместья Телегди — Телегдфалвы — до имения Бароти. Не успели полковник и граф произнести первые комплименты Эржебет, которая в своем желтом, соломенного цвета платье, с такими же соломенными волосами и голубыми глазами «казалась олицетворением весны», как у ворот появилась коляска Пала Эрдейи. Рядом с ним на мягких подушках сидел еще кто-то. С террасы Ласло разглядел, что Пал привез с собой лейтенанта Имре Шофолви, из тех Шофолви, которые недавно породнились с князем Банфи. Он поднялся, чтобы торжественно встретить гостей, и громко приветствовал каждого, называя по имени, надеясь, что его жена, чье отсутствие нарушало все правила этикета, теперь-то, при имени Пала, наконец выйдет к гостям.

Музыканты из Одоржея уже давно толклись на заднем дворе. Они устали и проголодались. Большую часть дороги им пришлось пройти пешком. Накануне вечером они играли на помещичьей свадьбе, закончившейся скандалом, — невеста после венчания сбежала с гусаром. Музыкантам, несмотря на то, что они играли до самой полуночи, не заплатили ни гроша. Никто там о них не позаботился, мрачный управляющий выставил музыкантов за ворота и спустил собак. Только на полдороге к имению Бароти над ними сжалился возвращавшийся из города крестьянин и подвез их, ссадив с телеги на повороте к имению. Кухарка Маришка вынесла им кусок жареной телятины и кувшин вина. Они поели, спустились к ручью, погрузили в воду свои натруженные ноги и тихо наигрывали легкие, веселые венские вальсы.

Наверху, на террасе, расставляли закуски и крепкие вина — заграничные и из погребов графа. Большие бутылки с золотыми этикетками и глиняные зеленые обливные кувшины на серебряных подносах переходили от гостя к гостю. Все заметно оживились, громко разговаривали и смеялись. Лейтенант Шофолви остроумно рассказывал о последней охоте, в которой он принимал участие, и о том, какие шутки подстраивали они одному лейтенантику — выскочке из незнатной, невежественной семьи.

Ласло Бароти чувствовал себя как на угольях. Иолан все еще не появлялась, и он невнятно пробормотал, что она целый день страдала от сильной мигрени, но это объяснение ни для него, ни для гостей не прозвучало убедительно. Эржебет только прикасалась губами к полному бокалу, который она так и не выпила с тех пор, как стали обносить аперитивами, и тихо и лукаво посмеивалась, когда лейтенант Шофолви и граф Пал Эрдейи настоятельно упрашивали ее выпить в честь весны. Все гости во главе с хозяином окружили ее и стали умолять. Шофолви опустился перед ней на колени. Пал тоже преклонил колена, Эржебет подняла вверх свои тонкие руки, словно желая отстраниться от этих шумных настоятельных просьб, и счастливо засмеялась, приоткрыв бледные губы и обнажая чуть-чуть длинноватые зубы, когда на пороге террасы появилась Иолан.

Она была бледна, но глаза ее блестели. Пышные волосы, поднятые с затылка и перехваченные почти на макушке, горели в красноватом отсвете заката. Высокая и крупная, тонкая в талии, с гордо вздымающейся грудью, с крутыми бедрами и длинными ногами, упругость которых словно ощущалась даже под богатыми складками платья из красной, как старое вино, тафты с зеленоватым отливом, она протянула свои сильные руки навстречу гостям, как бы желая обнять их по-дружески всех разом. На ее бледном лице с большим носом и широкими ноздрями появилась счастливая, светлая и чарующая улыбка. «Как она хороша, — подумал Ласло, — как хороша! Но все же нос у нее слишком велик!»

Оба юноши застыли, устремив на нее взгляды, потом вскочили и склонились, приветствуя ее. Все остальные гости поднялись из глубоких кресел. Ласло прекрасно видел то восхищение, которое было написано на их лицах, и на миг почувствовал себя польщенным. Эржебет растерялась, как будто ее в чем-то уличили и могут посмеяться над ней.

Музыканты под ивой заиграли громче и оживленнее, словно почувствовав присутствие хозяйки.

Иолан пожимала руки, расточала улыбки. Она тепло обняла Эржебет, погладила ее мягкие безжизненные волосы и похвалила ее платье, такое же блеклое, как и его хозяйка. Потом она опустилась в кресло и, играя зеленым веером из страусовых перьев, завладела вниманием всех присутствующих. Гости стояли, обернувшись к ней и внимая ее словам.

— У князя Банфи готовится бал? Какая насмешка! Сейчас, весною, запираться в княжеских хоромах, сколь бы они ни были прекрасны! Я, друзья мои, лучшим светильником считаю эту луну, которая сейчас восходит! Самые лучшие стены — глицинии, которые нас здесь окружают! Самый роскошный потолок — звездное небо, раскинувшееся над Бароти. На прошлой неделе Лаци умолял меня поехать с ним в Будапешт, но я отказалась! Я хочу жить в деревне, пусть даже простой крестьянкой, и каждый день обручаться с природой, открывая ее дикие и чарующие тайны.

— И природа вам признательна…

Ласло не слушал, что еще говорил Бодроки. Когда это он просил Иолан поехать с ним в Будапешт? На самом деле, месяца четыре назад у них произошла ссора: Иолан хотела продать кусок земли возле Фанкала, чтобы они могли поехать в Будапешт, заказать для нее новые туалеты и немного поразвлечься, но он не согласился на это. Однако как ловко Иолан умела заставить себя слушать. Как лгала, какие пышные театральные фразы произносила! Как красиво изгибалась ее длинная шея, когда она откидывала голову назад и громко и мелодично смеялась, как грациозны были ее руки, играющие веером. Даже ее слишком большой нос обретал что-то величественное. Не будь у Иолан такого носа, уж конечно барон, ее отец, не отдал бы дочь за него, графа Ласло Бароти, менее знатного, бедного, маленького, тучного человечка. Но в те времена Иолан была худой и смуглой, с длинной, как у цапли, шеей, а ее лицо из-за длинного носа казалось каким-то вытянутым; она лихо скакала на лошади и