сломленности, безликости, бледности не осталось и следа.

Из серого пепла Феодоры воскресла в жизнь Аня – но не девочкой уже, а женщиной, так что когда она шла, прохожие люди невольно смотрели ей вслед. И никто не мог понять причины такой внезапной перемены.

Только отец Сергий понял. И ещё он вмиг осознал, почему прежде у него было непонятное чувство вины перед ней. Это вина за церковь, которая когда-то убила в ней всё живое. А он часть церкви и, стало быть, пособник и соучастник того убийства. И потому тоже в ответе за это.

Тогда его мир обрушился. Будто бы он шёл через железнодорожные пути, и пронесшийся поезд со страшной силой сбил его, отбросив умирать на обочине, на холодных и острых придорожных камнях.

Зимой, на Введение, во время литургии, когда нужно было читать Евангелие, он разоблачился и вышел на амвон в одном подряснике. В глазах у него стояли слёзы, а руки дрожали.

– Вот вам какое сегодня будет Евангелие, братья и сестры, – сказал он глухо. – На Моисеевом седалище сели книжники и фарисеи; итак всё, что они велят вам соблюдать, соблюдайте и делайте; по делам же их не поступайте, ибо они говорят, и не делают: связывают бремена тяжёлые и неудобоносимые и возлагают на плечи людям, а сами не хотят и перстом двинуть их; все же дела свои делают с тем, чтобы видели их люди: расширяют хранилища свои и увеличивают воскрилия одежд своих; также любят предвозлежания на пиршествах и председания в синагогах и приветствия в народных собраниях, и чтобы люди звали их: учитель! учитель! А вы не называйтесь учителями, ибо один у вас Учитель – Христос, все же вы – братья; и отцом себе не называйте никого на земле, ибо один у вас Отец, Который на небесах. Вот так, братья и сестры. На этом я снимаю с себя сан. Служба окончена, идите домой и просто любите друг друга. Больше мне сказать вам нечего, простите за всё.

И он, сойдя с амвона, прошёл через народ и вышел прочь из храма. В спину его проводили холодная тишина и острые людские взгляды, совсем как те придорожные камни на обочине, на которых он лежал внутри себя.

Матушка его догнала по дороге. С волнением схватила за руку.

– Скажи, что случилось с тобой?

И он рассказал всё – всё без утайки, как на предсмертной исповеди.

Она заплакала, но потом, смахнув слёзы, улыбнулась.

– Это ничего, Серёжа. Но как мы будем жить дальше?

– Как жили, так и будем жить… если ты не против, – ответил он. – Пойду работать на железную дорогу.

Той же зимой бывший поп отец Сергий пошёл работать обходчиком путей на железную дорогу. Его и теперь можно часто видеть там идущим по обочине возле путей с обветренным тёмным лицом и чумазыми руками.

Но взгляд его светел и чист, точно у ангела, сошедшего с небес.

Ангелы знают

Глава I. Грубости

Грубости в отношениях с женой Сергей Иваныч себе не позволял. Держался снисходительно мягко и покровительственно. Как хороший папа. Она была намного младше него. Настолько младше, что даже младшая дочь от его первого брака вела себя с ней снисходительно.

Впрочем, снисходительность в их семье считалась нормой. Они все были друг к другу так или иначе снисходительны. Обе дочери Сергея Иваныча приняли его второй брак с пониманием. Их мать умерла несколько лет назад, и они видели – отец честно погоревал положенный в таких случаях срок. Поняли они, кажется, и свою молодую мачеху, студентку, приехавшую учиться – а заодно и налаживать личную жизнь – в большой город из мест далёких и безнадёжно несчастных.

Снисходительность – удел либо добрых, либо сильных. Сергей Иваныч не был добрым. Он ещё в девяностых приобщился к категории сильных и с тех пор с каждым годом лишь приумножал силу. И – в качестве побочной неизбежности – грубость. Грубость сильного человека тяжела, и люди её боятся, сам же источник втайне ненавидят. Поэтому Сергей Иваныч не имел друзей. В среде внешних, вне семьи, людей он имел только партнёров и конкурентов. И они все были врагами. Те же, кто не попадал в область партнёров и конкурентов, не попадал и в область жизни. В его глазах их попросту не существовало.

Единственным человеком за много-много лет, с тех самых девяностых, который отчего-то попался ему на глаза из всей этой не заслуживающей внимания внешности, была она – Наташка. Ласково-игривая девочка с тёплыми зелёными глазами, темноволосая, невысокая, по-детски беззащитная и по-женски влекущая, соблазнительная. Сергей Иваныч, соблазнившись, долго не тянул – сразу позвал замуж, сильно опасаясь молодых конкурентов и ещё сильнее немолодых партнёров. Он пустил в ход всю свою силу, и девочка не устояла.

Свадьбу сыграли в «Angels» – самом дорогом ресторане города, приглашённых веселили лучшие в городе музыканты, невеста сидела в платье, заказанном у модного московского модельера за сумму, равную стоимости путёвки на двоих «всё включено» куда-нибудь в Таиланд. Кстати, свой медовый месяц молодожёны там, в Таиланде, и провели.

Въехав полноправной хозяйкой на Набережную, 27 – в новый особнячок Сергея Иваныча, старый дом он оставил дочерям, – Наташка успела всячески насладиться силой мужа и привыкнуть к ней. С грубостью же, напротив, столкнулась впервые и потому не на шутку испугалась.

– Что случилось, Серёж? – хлопала она глазками, слёзно залитыми ужасом, искренним и чистым, как у ребёнка. – Что случилось?

Сергей Иваныч, страшный, почерневший от злости, не выбирая выражений, орал на кого-то в трубку телефона:

– Меня не интересуют ваши проблемы! А?! Что?! И возможности ваши меня не интересуют! Я сказал: узнать! Узнали?! Не узнали! Я сказал: найти! Нашли?! Нет! И кто вы после этого?! Что?! Да меня не интересует, кто вы, я знать вас не хочу!

– Серёж, я тебя боюсь, – робко проговорила Наташка, когда всё стихло.

– Меня? – лицо его, страшное и почерневшее, вдруг побледнело и сделалось виноватым, и он зачастил: – Меня? Ангел мой, девочка моя, ты что? Испугалась? Ну что ты? Ну? Меня испугалась? Меня?

– Да, – то ли смущаясь, то ли досадуя на саму себя, нахмурилась она. – Ты какой-то злой дядя был…

– Я? Злой дядя? Ну что ты? Да разве я дам тебя в обиду? Это так, по работе. На работе иногда надо быть… злым дядей.

Он притянул её к себе нежно, но настойчиво, ощущая упрямое недовольство.

– Ну, не упрямься же, всё хорошо, всё хорошо…

– Нет! – раскапризничалась она. – Мне не нравится, когда ты такой.

– Какой?

– Мне не нравятся грубости.

– Да хватит тебе… Разве я грубый?

– Грубый.

– Да перестань! Я с тобой грубый?

– Вот ты начинаешь злиться, и я уже боюсь, что ты станешь на меня орать, как по телефону, и хватать вот так – что есть силы…

– Неправда, я не хватаю тебя, я просто… обнять тебя хочу, вот упрямая, а!

– Обнимают нежно, а не