Н. Сучков
ТАМ, ГДЕ ТЕЧЕТ ИРАВАДИ

*

Художник С. Бочаров

М., «Мысль», 1965

ИРАВАДИ — МАТЬ-РЕКА

Здравствуй, Бирма!

Бирму мы почувствовали еще в самолете — воздушная болтанка встряхнула даже самых больших любителей подремать в дороге. Поднялась суета, послышались тяжкие вздохи — казалось, природа мстила тем, кто оставался равнодушным к ее раскрывавшимся красотам. Над нами — удивительно чистое небо, глубокое, синее, и ослепительное веселое солнце, а внизу, вместо белого снега и обледенелых гор, — зелень лесов и голубизна озер. Началась земля тропиков, горячая и знойная, в дрожащей дымке испарений. Чудилось, будто дышит она тем глубже и ровнее, чем выше поднималось солнце и чем дальше мы мчались на юг. И наш работяга ИЛ-14 невольно покорялся этому могучему дыханию земли: вдох — и самолет увлекается вниз, выдох — и он снова взмывает.

Воздушная качка на меня не действовала, и я не отрывался от иллюминатора, жадно всматриваясь в плывущую под нами бирманскую землю. Тянулись красноватые округлые холмы, покрытые кудрявой зеленью, затем показалось рыжее с прозеленью лоскутное одеяло рисовых полей, которое то расширялось до самого горизонта, то разрывалось рощами и перелесками. Всюду виднелись белые и золотистые пятнышки, и я всполошился: да ведь это же знаменитые пагоды! Вдруг впереди из изумрудной зелени взметнулся ввысь узкий язычок сверкающего пламени. Он горел, искрился золотом, словно дневной маяк для воздушных лайнеров.

— Пагода Шведагон, — коротко сообщила стюардесса, — Рангун.

Каждый большой город имеет свое лицо, и в этом отношении Рангун не представляет исключения. Неповторимостью своих черт он отчасти обязан Шведагон-пагоде, которая горделиво возвышается над бирманской столицей. Каким бы путем вы ни добирались в Рангун — морем ли, по реке или по воздуху, — вы отовсюду увидите Шведагон.

Здравствуй, Бирма! Двенадцать тысяч километров и крепкие русские морозы остались позади. Здесь полыхала июльская жара, но встречавшие нас товарищи утешали, что это самое прохладное время года. «Что же будет с нами летом?» — мелькнуло в голове у каждого, когда мы с перекинутыми через руку пальто, в шерстяных костюмах очутились на бетонном поле аэродрома и начали обливаться потом под пронзающими огненными лучами солнца. Но эта мимолетная тревога вскоре уступила место легкому волнению, ожиданию каких-то необычных встреч и впечатлений.

Тропики! Ну чье воображение не волновали их экзотика и романтика еще на первых уроках географии? Кто из нас не увлекался рассказами и книгами о жарких странах, где никогда не бывает зимы; где растут стройные пальмы, увешанные кокосовыми орехами; где слоны, тигры и обезьяны разгуливают на воле? Кто из нас, едва научившись читать, не заразился на всю жизнь желанием хотя бы попробовать кокосового молока или плода манго, не жаждал заглянуть в таинственную бездну вечнозеленых джунглей, хранящих необыкновенные тайны?

Да, кругом нас была Азия, красочная, знойная, странная. Суетились прокаленные до кости пакистанцы, степенно прохаживались грациозные невозмутимые бирманцы, мирным кружком сидели индонезийцы с матовыми лицами, прохаживались медлительные индийцы. Яркие, невиданного покроя одежды, незнакомая гортанная речь, разноликая в белозубой улыбке толпа — словом, будто вся Азия сошлась в этом просторном зале, как на большом перекрестке. Аэропорт Мингаладон в Рангуне — важный узел многих международных авиалиний. Великолепный, огромный, из бетона и сверкающего стекла, рангунский аэропорт-гордость Бирмы, один из лучших между Лондоном и Токио, оборудованный для приема воздушных лайнеров любого типа. Он выстроен в пригороде столицы.

Мы с большой неохотой расстались с этим прекрасным сооружением, где искусственно поддерживалась привычная для нас температура воздуха, 20–23 градуса тепла, и окунулись вновь в удушающую жару. Машина бойко бежала по обжигающему асфальту шоссе. Навстречу мчались бамбуковые заросли, роскошные пальмы, громадные тамаринды, разлапистые бананы и другая диковинная растительность. А в гуще зелени или прямо на обочине шоссе мелькали легкие, стоящие на сваях домики из бамбука и пальмовых листьев. Иногда показывалась белокаменная вилла местного богача или буддийский монастырь.

Так за ультрасовременными воротами страны из стекла и бетона открывалась нам Бирма — страна бамбуковых хижин и каменных пагод.

Рангун

Раннее промозглое утро 4 января. Рангун придавлен серым свинцовым туманом. Мертвая тишина. Даже неугомонные столичные собаки примолкли. Ровно в 4 часа 30 минут загрохотал артиллерийский салют, послышались отдаленные крики. Я вышел на погруженную в предрассветные сумерки улицу. Показались еще люди, раздался звонкий смех. Город быстро пробуждался. Бирма вступала в новый год своего самостоятельного существования. Так повелось отмечать рождение независимой Бирмы с 1948 года.

В тот знаменательный день был спущен британский «Юнион джек» и на флагштоке президентского дворца взвился национальный флаг Бирманского Союза с шестью звездами, музыканты били в старинные барабаны и толпы взволнованных бирманцев пели свой национальный гимн: «Навеки это наша страна!»

…Мы пошли на Проме-род, где устраивались военный парад и народная демонстрация. Все прилегающие улицы и площади были забиты народом. Нам отвели места на специально выстроенной для гостей трибуне, укрытой легким навесом от палящих лучей солнца. Там уже находились члены парламента, высокие чиновники, дипломаты и иностранные гости. Вдоль широкой прямой Проме-род выстроилась бесконечная лента зрителей.

Грохотом барабанов открылся военный парад. Четким шагом проходили солдаты, офицеры, моряки — все как на подбор крепкие, подтянутые ребята, с обветренными суровыми лицами. Это была армия, рожденная в боях против японских оккупантов и английских колонизаторов. Вдруг послышались знакомые с детства родные мелодии. Оркестр играл старинные русские марши. Странно звучали они здесь, под жарким тропическим небом. Но видно, полюбилась мужественному и