являлось загадкой.

Юноша способен фантазировать, и только. Физиология его ещё не разбужена, потому он не испытывает физического страдания, лишь эмоционально вздыблен и потревожен неведомыми ощущениями: манящими, окрыляющими, невыносимо приятными, размыто-туманными.

Сердечко его трепещется, возбуждённое желанием, смысла которого постичь не в силах.

Ясно одно – причина этих переживаний находится в паре метров, за тоненькой перегородкой.

Витька слышит её дыхание, невнятные стоны. Наверное, чего-то приснилось. Кажется, душно. Может быть, открыть форточку?

Неделю оба ходили полусонные. Оля даже огрызаться начала, но завтрак и обед готовила, прибиралась.

Работала девочка два-три часа в день, а Виктор полноценные смены. Приходил с работы, начинал учить, засыпал с учебником в руках. На парах отрубался, клевал носом, но зачёты сдавал вовремя. Только похудел сильно. Ни претензий, ни замечаний, ни предложений. Мазохист, право слово.

Оля приготовит ему поесть, наложит в тарелочки, сама смотрит с удовольствием, как он торопливо стряпню в рот закидывает. А парень-то ничего, хороший. Такого и полюбить можно, если о глупостях не думать.

К неудобствам совместного проживания потихоньку привыкли, хотя нет-нет да снова случался некий казус, вызывающий волну непредсказуемого возбуждения.

Вчера, например, Витя зашёл на Олину территорию, что-то по учёбе спросить, а та нижнее бельё переодеть хотела, сидела на стуле нагишом, лицом к нему, широко раздвинув ноги, так вышло. Его глаза в то мгновение нужно было видеть. Для них не хватило лица.

Юноша отвернулся, извинился, сказал, что без предупреждения больше ни ногой, а у девчонки только что надетые трусики моментом намокли, пришлось снова менять.

И опять всю ночь Оля не спала, мечтала, ворочалась и охала. Снотворное принимать нельзя – учиться нужно. Успокаивающие не помогают. Видимо, размер проблемы и их вектор гораздо серьёзнее, чем бытовая депрессия.

Витя тоже от неопределённости статуса маялся неприкаянно. Сколько же выдержки у парня. Другой бы на его месте давно уже подругу изнасиловал или измором взял, а этот играет по правилам, которые на самом деле его совсем не касаются. Может, импотент? Не похоже.

Что за дела: и хочется, и колется, и мама не велит.

Оля ждёт решительных действий с его стороны, он готов к военным действиям, но смертельно боится.

Определиться уже пора. Расходиться совсем или сходиться окончательно. Неудобно на двух стульях сразу. Опоры нет, уверенности тоже.

Одним словом, не жизнь, а сплошной эксперимент, не имеющий конкретной цели. Испытание воли и выдержки. Для чего?

С работы Витя пришёл почти в одиннадцать. Горячий ужин на столе накрыт двумя одеялами, чтобы не остыл. Запах чего-то вкусного завис над пространством комнаты. Оля подождала, пока Витя разденется, каждое движение знакомо, отчётливо слышно в маленьком помещении. Вот он снял ботинки, повесил куртку, надел тапочки.

– Витя, зайди, пожалуйста. Я заболела. Поставь мне горчичники.

– Сейчас, только руки вымою. Они у меня холодные.

Через несколько минут подошёл к ширме, – можно? Ззахожу.

– Угу.

Виктор вошёл.

Оленька лежала на кровати раздетая, лицом вниз.

– Ой, извини!

– Ты горчичники собрался ставить, не извиняйся.

– Можно я тебя накрою?

– Нельзя. Начинай.

– Не умею.

– А целовать, целовать ты умеешь? Какой ты телёнок. Нельзя же так. Обними хотя бы, если ничем больше помочь не можешь. Видишь, девушка страдает. По тебе, между прочим. Какой же ты осёл. Думала, сам догадаешься. Ага! Жди. Так и помрёшь девственницей. Ну почему ты такой робкий? Другой бы уже давно на твоём месте растерзал меня в клочья.

– Оль, у тебя температура или что? Я за доктором.

Виктор сначала оробел, но инстинкт охотника не пожелал дремать, предъявляя свои права на доступную, лёгкую и желанную добычу. Робко дотронулся до девичьей груди, не владея собой. Девушка успела перевернуться. Внутри грудной клетки лопнула и разогнулась пружина, вгоняющая в прострацию.

Такой нежности одновременно с сильнейшей энергетикой, буквально вливающейся в пальцы, даже представить себе было невозможно.

Что-то пульсировало, обжигало. Руки дрожали, не желая подчиняться. Витька провёл пальцем по колоколу белоснежного холма, живого, эластичного, упругого. Сосок девушки напрягся, невыносимо захотелось сжать его, одновременно обхватив ладонью всё остальное.

Юноша схватил девушку в охапку, прижал к себе, натягивая на неё одеяло. Её нагота и доступность не были дозволенными.

Она девушка, значит, всё, что находится под одеждой, под запретом. Сейчас он совершил проступок. Может быть, даже преступление.

Виктор завернул её кое-как, уложил на постель и впился губами сначала в глаза, потом в нос, обмусолил попутно всё прочее, включая волосы, шею, уши, почувствовал её вкус.

Как долго об этом мечтал.

Оба моментально улетели неведомо куда.

Руки и губы действовали сами собой, словно по загруженной в мозг программе, отключив сознание за ненадобностью. Юноша и девушка сплелись в копошащийся неспешно клубок, время от времени издающий чмокающие и чавкающие звуки. Оба в полуобморочном состоянии изучали тела друг друга, поражаясь несхожести анатомических деталей и подробностей.

Каждый следующий штрих знакомства с рельефом живого тела миллиметр за миллиметром вызывали шок и решительное желание действовать.

Оля словно под гипнозом раздвинула трепещущие от желания бёдра, впустив в себя напряжённое, горячее нечто, обжигающее внутренности.

В глубине промежности что-то сжалось в сладостных спазмах, подавляя волю, кроме желания насладиться твердеющим существом, проникающим в каждую клеточку вибрирующего от возбуждения тела.

Мозг посылал сигналы сказочного восторга, сковывающего движения, заставляя застыть, дрожа в нетерпении от предвкушения блаженства, хотя от того, что уже случилось, хотелось орать в бешеном восторге.

Когда ребята очнулись и отдышались, Оля, приходя частично в себя, осознала, что, во-первых, уже не девочка, о чём свидетельствует водянисто-алое пятно на простыне и липкие бёдра, во-вторых, никто из них ни секунды не подумал о последствиях.

– Дурак! Дурак! Дурак! Как ты мог!

Оля зарыдала, уткнувшись в обнажённую грудь, стуча по плечам маленькими кулачками.

Витя гладил подругу голову, прижимал к себе, впитывая родной запах.

Сегодня и он стал мужчиной. Отныне Оля – его женщина. Единственная. В молодости каждому хочется большой, чистой, вечной любви, как же иначе? Одноразовая, только у неудачников.

Теперь он будет её опекать. Ведь это и есть любовь? Правда? И к чёрту все перегородки. Семья – значит семья. Спать нужно на одной