Николай Томан ВОСКРЕШЕНИЕ ИЗ МЕРТВЫХ Приключенческие повести

ТЕРРА ИНКОГНИТА

1

— Уж очень все мрачно, Алеша, — вздыхает Василий Васильевич Русин, дочитав последнюю страницу научно-фантастической повести сына, опубликованной в альманахе «Мир приключений». — Ведь не что-нибудь — целая планета превращается у тебя в космическую пыль. И не просто планета, а обитаемая, населенная разумными существами… Право же, это ужасно!

Он не смотрит в лицо сына — знает, какое оно. Алексей молчит — обиделся, значит… Надо бы утешить его, подбодрить чем-то.

— Сам не пойму, откуда у меня это чувство страха… Может быть, иллюстрации так повлияли? Художник не поскупился на мрачные тона… Ты не сердись на меня, Алеша, — на обсуждении тебе, наверное, и не то еще скажут. Я ведь и раньше говорил, что в твоей повести много спорного…

— А что же именно? — произносит наконец Алексей. — Существование Фаэтона? Есть разве какое-нибудь иное объяснение происхождению пояса астероидов между орбитами Марса и Юпитера? Не случайно ведь эти астероиды имеют осколочную форму. А осколочная форма — явное свидетельство взрывного их происхождения.

Все это известно и Василию Васильевичу. Существование в далеком прошлом между орбитами Марса и Юпитера планеты Фаэтон допускалось многими учеными. Может быть, они и правы, но что же тогда погубило Фаэтон? Почему астрономы не могут ответить на этот вопрос?

— Да по той причине, — восклицает Алексей, — что они считали его мертвой, необитаемой планетой!

— А что могло случиться с обитаемой, населенной разумными существами?

— Именно то, что описано в моей повести.

Василий Васильевич молчит. Доводы сына его не убеждают, но спорить с ним ему не хочется.

— Я догадываюсь, почему повесть моя не понравилась тебе, — задумчиво, будто рассуждая вслух, продолжает Алексей. — Наверное, у тебя сегодня какие-то неприятности на работе?…

— У меня лично — никаких.

— Не обязательно у тебя лично. Но случилось ведь что-то?

— Да, пожалуй… — помолчав, соглашается с ним Василий Васильевич.

— Что же?

Василий Васильевич задумчиво ходит по комнате, вздыхает.

— Если это секрет… — прерывает его молчание Алексей.

— Нет, нет, никакого секрета! Просто не знаю, как тебе все это объяснить… У одного нашего профессора пропал портфель с научными материалами…

— Ты-то тут при чем?

— Просто я знаю, сколько труда было вложено им в эту работу. Профессор не один день провел в моей библиотеке. Приходилось даже уступать ему свой кабинет, и он сидел в нем до поздней ночи, обложенный книгами, написанными чуть ли не на всех языках мира. Его интересовал в них главным образом математический аппарат, а он универсален. Не случайно один из наших известных ученых назвал язык математики «божественной латынью современной теоретической физики». Книгу Уилера «Гравитация, нейтрино и Вселенная», написанную таким языком, он считает «религиозным гимном нейтрино».

— А профессор, потерявший портфель с научными материалами, занимается проблемами нейтрино?

— Да, он не сомневается, что природа создала нейтрино с какими-то очень глубокими, но пока не очень ясными для нас целями.

— Но ведь исследования этого профессора не секретные, наверное, раз он работал в твоем кабинете?

— Официально его работа называется: «Возможное макроскопическое проявление слабых взаимодействий».

— Насколько я себе представляю, это пока сугубо теоретические работы. Что же вы так переполошились?

Василий Васильевич снова вздыхает.

— Дело, видишь ли, в том, что портфель свой он не потерял, а, скорее всего, его украли… Во всяком случае, я лично в этом почти уверен.

Не сказав больше ни слова, Василий Васильевич уходит в свой кабинет. Лишь перед ужином снова заходит к сыну.

— Когда будут обсуждать твою повесть? — спрашивает он Алексея.

— Завтра. Волнуюсь. И теперь ни в чем не уверен… Наверное, и в самом деле банальна придуманная мною катастрофа Фаэтона… Но отчего же еще может погибнуть целая планета, жизнь на которой достигла высокого совершенства?

Василий Васильевич, не отвечая, садится рядом с сыном.

— Что же ты молчишь, папа? Ты ведь зашел ко мне не затем только, чтобы спросить, когда будет обсуждение моей повести?

— Я вспомнил слова Леонида Александровича. Они, пожалуй, могут тебе пригодиться.

— А кто этот Леонид Александрович?

— Тот самый, о котором я тебе только что говорил. Он сказал, что в наше время, как никогда, велика ответственность ученых за научный эксперимент. По его мнению, ни одна термоядерная бомба и никакая атомная война не могут наделать столько бед, как чрезмерное любопытство ученых…

— Ты думаешь, что Фаэтон мог погибнуть в результате какого-нибудь глобального научного эксперимента? По-твоему, там ученые были настолько безрассудны?…

— Нет, зачем же?

— Ну, а в чем же тогда причина катастрофы?

— Эксперимент мог быть поставлен одновременно двумя или несколькими странами, скрывающими друг от друга свои замыслы… Ты понимаешь мою мысль?

Алексей несколько минут возбужденно ходит по комнате, потом произносит:

— Ты подсказал мне очень интересную идею. Боюсь только, как бы не пришлось из-за нее переписывать заново всю мою повесть.

2

Хотя все, кто собрался на обсуждение повести Русина, говорят о ней в основном доброжелательно, Алексею чудится все же какая-то предвзятость в словах выступающих. Особенно неприятно ему выступление Гуслина, считающего себя теоретиком научной фантастики. Он не говорит открыто, что повесть Русина кажется ему примитивной, однако эту мысль нетрудно угадать в подтексте его речи. И это не удивляет Алексея. Он знает, что для Гуслина ясность научных и философских позиций — признак несомненной примитивности мышления и бесспорной