месяца?
— Да, вот они, велел получать и кушать, а он там у родственников покормится. Картошкой. Ему же нужно будет отдохнуть перед дальней дорогой. Ну что ты, мама?
— Давай, Алеша, помолчим.
— Ты думаешь, он пошел умирать на кладбище, как многие? Чтобы не быть в тягость? Нет, мама, нет!
— Помолчим.
— Но он же обещал вернуться… А хорошее пальто бросил на меня, чтобы мне было теплее! Неужели… Нет, мама. Он не мог обмануть меня!
— Нет, конечно, Алеша… Мы будем ждать его. Мы должны жить и крепиться. Мы не должны умирать… Ведь столько людей отдали за нас свои жизни, Лешенька… Мы обязаны крепиться и победить… Мать и сын долго молчали. А потом они обедали и сразу ужинали, заправив кипяток лавровым листом. По запаху это был почти суп. Они ели его ложками, налив в тарелки. И несли ко рту, подставив ломтики хлеба. Когда на хлеб капало, хлеб пропитывался тоже запахом настоящего супа. Это было так вкусно! Мама, как всегда, пыталась перехитрить сына, подсунуть ему кусочек хлеба побольше… Сегодня уже подвезли муку по «дороге жизни», по льду Ладоги. Был туман, и немецкие летчики не смогли помешать нашим автоколоннам. И завтра, глядишь, они пробьются, и можно будет вот так же есть не пустой обед и ужин, а с хлебом, с настоящим хлебом! И сын и мать полны надежд. Они укладываются спать вместе, чтобы согревать друг друга. Они вдоволь насмотрелись на огонь. Закрыли печь. Прежде чем заснуть, мать и сын долго еще говорят, не наговорятся. Алеша рассказывает, как снова его разбудил утром веселый горнист. — Он так хорошо трубил, мама, так громко. Ты не бойся, он и завтра придет и разбудит. Я знаю. Ему ничего не сделается. Он такой здоровый парень из пригорода, с красными щеками… Он жив, и я буду жив. — Такой беленький, да? — говорит мама. — Кажется, я его видела вчера. — Нет, он смугловатый. — Ага, с голубыми большущими глазами, ну да, я же с ним встретилась в воскресенье, собирая обломки мебели на дрова… — Да нет же, мама, глаза у него как раз карие. — Ну, а мне показалось… — Конечно, ты его видела издалека, а я смотрел прямо ему в глаза, когда передавал горн. Он мне показался таким сильным, мама. — Правильно, правильно, он сильный, на нем матросский бушлат… — И вовсе не бушлат, а полушубок. И вдруг они засыпают, не успев уточнить, как выглядит «бессмертный» горнист. Но он жив, здоров, каким бы он ни был — голубоглазым или кареоким, главное, что трубил он в горн, призывно поднимая ребят на борьбу за жизнь. И каждый раз, пробуждаясь, Алеша улыбкой ранил себе губы, они трескались потому, что пересохли от недостатка питания. «Жив горнист! Значит, и я проживу!» Так продолжалось много-много дней. Пока наконец не пришла весна и все, кто уцелел, вышли на улицы. И вышел Алеша с семенами, сбереженными им для посева. И взрослые и дети чистили, убирали улицы, вскапывали каждый клочок земли. Семена были нужны, как вода и воздух. Каждому пакетику люди радовались. Алешу ребята хотели качать, да не хватило сил. Преодолевая усталость, он бросился навстречу горнисту, как только завидел его с медной трубой в руках. Обнял, подкравшись сзади, и удивился, что он так худ. Закрыл ему глаза ладонями: «Угадай — кто? Не узнаешь, это же я, Алеша!» — Спасибо тебе! Спасибо, друг! Если бы не ты, я бы, пожалуй, умер! Как ты здорово трубил каждое утро побудку! И откуда у тебя нашлось столько сил? Я едва по комнате передвигался… А ты чуть не по всему городу… Я слышал, как ты играл и на нашей улице, и дальше, и еще дальше… Ну, ты просто железный какой-то! Ну, разве не помнишь? Ты же принял от меня горн, тогда зимой.
Поняв, что горнист не может угадать его, Алеша разомкнул руки и очутился перед ним лицом к лицу. И отшатнулся — перед ним стоял совсем другой мальчик, не тот щекастый, которому он передал горн, а синеглазый, узколицый, бледный. — А где же тот мальчишка, который из пригорода? Вася? — Не знаю, — сказал синеглазый, мне передал горн мальчишка с нашего двора, Аркадий. — А ему кто? — Одна девочка из дома напротив… — А ей кто? Оказывается, ходил и трубил не один горнист и не два, а много-много мальчиков и девочек. Они сменялись, передавая горн из ослабевших рук в более сильные. Многие умирали, но горн жил. Он играл, играл, звучал непрерывно, помогая всем ленинградским ребятам стойко переносить беду. И вот всем уцелевшим светит солнце. Они будут жить. А их враги утекли, как растаявший снег в половодье. Да не убежали далеко. Погибли в котлах прибалтийских, и давно сгнили в могилах их кости. А бессмертные наши горнисты, послушай, они и сейчас по утрам звонко играют побудку!
— Нет, конечно, Алеша… Мы будем ждать его. Мы должны жить и крепиться. Мы не должны умирать… Ведь столько людей отдали за нас свои жизни, Лешенька… Мы обязаны крепиться и победить… Мать и сын долго молчали. А потом они обедали и сразу ужинали, заправив кипяток лавровым листом. По запаху это был почти суп. Они ели его ложками, налив в тарелки. И несли ко рту, подставив ломтики хлеба. Когда на хлеб капало, хлеб пропитывался тоже запахом настоящего супа. Это было так вкусно! Мама, как всегда, пыталась перехитрить сына, подсунуть ему кусочек хлеба побольше… Сегодня уже подвезли муку по «дороге жизни», по льду Ладоги. Был туман, и немецкие летчики не смогли помешать нашим автоколоннам. И завтра, глядишь, они пробьются, и можно будет вот так же есть не пустой обед и ужин, а с хлебом, с настоящим хлебом! И сын и мать полны надежд. Они укладываются спать вместе, чтобы согревать друг друга. Они вдоволь насмотрелись на огонь. Закрыли печь. Прежде чем заснуть, мать и сын долго еще говорят, не наговорятся. Алеша рассказывает, как снова его разбудил утром веселый горнист. — Он так хорошо трубил, мама, так громко. Ты не бойся, он и завтра придет и разбудит. Я знаю. Ему ничего не сделается. Он такой здоровый парень из пригорода, с красными щеками… Он жив, и я буду жив. — Такой беленький, да? — говорит мама. — Кажется, я его видела вчера. — Нет, он смугловатый. — Ага, с голубыми большущими глазами, ну да, я же с ним встретилась в воскресенье, собирая обломки мебели на дрова… — Да нет же, мама, глаза у него как раз карие. — Ну, а мне показалось… — Конечно, ты его видела издалека, а я смотрел прямо ему в глаза, когда передавал горн. Он мне показался таким сильным, мама. — Правильно, правильно, он сильный, на нем матросский бушлат… — И вовсе не бушлат, а полушубок. И вдруг они засыпают, не успев уточнить, как выглядит «бессмертный» горнист. Но он жив, здоров, каким бы он ни был — голубоглазым или кареоким, главное, что трубил он в горн, призывно поднимая ребят на борьбу за жизнь. И каждый раз, пробуждаясь, Алеша улыбкой ранил себе губы, они трескались потому, что пересохли от недостатка питания. «Жив горнист! Значит, и я проживу!» Так продолжалось много-много дней. Пока наконец не пришла весна и все, кто уцелел, вышли на улицы. И вышел Алеша с семенами, сбереженными им для посева. И взрослые и дети чистили, убирали улицы, вскапывали каждый клочок земли. Семена были нужны, как вода и воздух. Каждому пакетику люди радовались. Алешу ребята хотели качать, да не хватило сил. Преодолевая усталость, он бросился навстречу горнисту, как только завидел его с медной трубой в руках. Обнял, подкравшись сзади, и удивился, что он так худ. Закрыл ему глаза ладонями: «Угадай — кто? Не узнаешь, это же я, Алеша!» — Спасибо тебе! Спасибо, друг! Если бы не ты, я бы, пожалуй, умер! Как ты здорово трубил каждое утро побудку! И откуда у тебя нашлось столько сил? Я едва по комнате передвигался… А ты чуть не по всему городу… Я слышал, как ты играл и на нашей улице, и дальше, и еще дальше… Ну, ты просто железный какой-то! Ну, разве не помнишь? Ты же принял от меня горн, тогда зимой.
Поняв, что горнист не может угадать его, Алеша разомкнул руки и очутился перед ним лицом к лицу. И отшатнулся — перед ним стоял совсем другой мальчик, не тот щекастый, которому он передал горн, а синеглазый, узколицый, бледный. — А где же тот мальчишка, который из пригорода? Вася? — Не знаю, — сказал синеглазый, мне передал горн мальчишка с нашего двора, Аркадий. — А ему кто? — Одна девочка из дома напротив… — А ей кто? Оказывается, ходил и трубил не один горнист и не два, а много-много мальчиков и девочек. Они сменялись, передавая горн из ослабевших рук в более сильные. Многие умирали, но горн жил. Он играл, играл, звучал непрерывно, помогая всем ленинградским ребятам стойко переносить беду. И вот всем уцелевшим светит солнце. Они будут жить. А их враги утекли, как растаявший снег в половодье. Да не убежали далеко. Погибли в котлах прибалтийских, и давно сгнили в могилах их кости. А бессмертные наши горнисты, послушай, они и сейчас по утрам звонко играют побудку!