Владимир Моложавенко
ГОЛУБЫЕ РОДНИКИ От истоков до устья Дона

*

Главная редакция географической литературы

Оформление художника

А. Е. Скородумова

М., «Мысль», 1971

Сыну моему Андрею

Как начиналась эта книга

Жить — значит путешествовать.

Восточная мудрость

Человеку трудно дается привычка вставать вместе с солнцем. Как раз в то время, когда крепче обычного сон. Как раз в то время, когда грезятся невероятные, но вполне земные сны.

И все-таки тот, чьи шаги гулко звучат на рассвете, становится свидетелем самого обыкновенного чуда: он видит, как рождается новый день, и каждый раз заново открывает для себя простой и удивительный мир, что именуется белым светом.

Есть люди, которые этого не понимают.

Когда мои товарищи узнали, что я отказался от путевки на лазурный южный берег и собираюсь с рюкзаком за плечами отправиться в неблизкое путешествие на «перекладных» да еще и по бездорожью, они не то чтобы удивились, а откровенно пожалели меня: «Какой же это отпуск по степям бродить?» Другие начали сочувствовать: «Бедный, его и комары загрызут, и на сухарях он посидит, а какие удобства в домах для приезжих?»

…Было все: и мошкара одолевала, и разносолами никто не угощал, и многое другое, к чему не привыкли избалованные горожане. Но было и другое: я заново открыл для себя Дон. Я видел, как встречает он рассвет и как гремят его голубые родники. Я никогда не подозревал прежде, сколь дивную красоту несет он на своих берегах.

Я всегда считал и считаю, что страсть к дороге — в самой природе человеческой. Зов этой природы заставлял нашего предка покидать обжитые края и, пренебрегая насмешками осторожных домоседов, отправляться на поиски незнаемого, испытать радость дороги. Сила этой природы сделала нашу землю такой, какова она есть, — обитаемой и родной.

Должен признаться: не в одночасье собрался я в это долгое путешествие. Я мечтал о нем давно, не год и не два, и, случалось, до глубокой ночи просиживал над картой, выбирая дорогу. А когда приходило осеннее ненастье, с тихой грустью думал, что вот и еще минуло одно лето, а я все еще не собрался. Давно стали пухлыми папки с газетными вырезками, и уже тесно было на книжных полках, — я собирал все, что писалось о Доне. И когда почувствовал, что должен наконец все увидеть своими глазами, ко всему прикоснуться, встретиться с людьми и пожить с ними рядом, решил: пора…

Так вот и родилась эта книга — невыдуманный рассказ о свидании с дорогой, свежим ветром, веселой молодостью, о встрече с голубыми донскими родниками.

Здравствуй, Дон!

От первых дней до самой колыбели,

Мой Тихий Дон, любимая река,

Твои мне волны часто песни пели,

Мне песен тех забыть нельзя никак.

Под звон волны здесь повстречал когда-то

Своей любви я первую весну.

Под звон волны в тревожный год солдатом

Из этих мест ушел я на войну.

В часы сражений и в походах дальних,

В чужой и незнакомой стороне

Я слышал звон твоей волны хрустальной,

И это силы придавало мне.

Михаил Карамушко

На этой реке я родился и вырос, здесь мой дом и моя работа.

Уверен, что прадеды мои недаром выбрали здешние степи для своих куреней: бежав с Хортицы после указа Екатерины Второй, упразднившей запорожскую вольницу, они нашли здесь то, что было им дороже жизни, — свободу и раздолье.

Я знаю, как трудно давалось моим прадедам счастье на обетованной земле. Полвека гнул дед Варлам спину на кулаков Белокобыльских и умер в нищете — ни кола, ни двора, а дети его, так и не открыв букваря, пошли в батраки.

Сколько же горючих слез впитала ты в себя, родная земля! Каждую весну выходил из берегов батюшка-Дон, гулял на широком просторе, а потом спадала вода, и опять на лугах проступали соляные проплешины с кустиками горькой полыни. Несладок бедняцкий хлеб и лиха бедняцкая доля!

Отец рассказывал мне, как осенью восемнадцатого года под Царицыном погиб его товарищ — тоже бывший батрак — Алексей Пастухов. Начдив Морозовско-Донецкой дивизии Мухоперец послал его с продотрядом за хлебом. Белобандиты выследили отряд и жестоко расправились с красноармейцами. Ржавыми немецкими штыками вспороли они им животы и натолкали туда пшеницы. Лютые наши враги хорошо понимали, за что воюет рабоче-крестьянская Красная Армия: за скупую эту землю, за хлеб, что нещедро родит она, за донскую вольницу, отнятую царем и богатеями.

А четверть века спустя отец мой принял смерть от немецких фугасок у станицы Вольно-Донской — даже в названии непокорной и гордой. Много позже, когда я вернулся с фронта, очевидцы его гибели рассказали мне, как отец, истекая кровью, жадно обнимал холодевшими руками землю и припадал к ней губами, будто хотел набраться сил, чтобы жить и увидеть занимавшийся над Доном рассвет нашей победы.

Милая, суровая в неприметной степной красе, донская земля… Я всегда любил тебя сыновней любовью. Сейчас, когда путешествие позади (а прошагать, проплыть и проехать довелось мне — не много и не мало — почти две тысячи километров), ты стала для меня еще ближе, еще роднее и дороже.

Под Тулой, где Дон начинается, я видел маленький ручеек, с трудом пробиравшийся через камыши. Стаду гусей было на нем тесно. А в низовьях, у Азова, теснились, тоже как гуси, громадные морские теплоходы.

На землях тульской, липецкой, воронежской, волгоградской, ростовской вбирает в себя Дон много больших и малых притоков, становясь могучей, но все такой же, как и у самых истоков, тихой и задумчивой рекой. Наверное, был он таким же и сто, и двести лет назад. Впрочем, таким ли? Если заглянуть в глубины прошлого, обнаружишь: не все реки текли, как сегодня. И не Волгу, а Дон почитали когда-то главной рекой на Руси.

Это на донских берегах выходили древние племена