ожидала».

А Муцек поглядывает на друга, словно говоря: «Сперва сбегаем к колодцу. Заскрипит цепь, ведро звонко ударит в глубине о поблескивающую воду, ты вытащишь его, а я слизну прозрачные капли с холодной жести. Потом заглянем в тайник на краю фруктового сада, в кусты сирени, оттуда — в кладовку, проверим велосипед. Он давно тебя ждет, и надо с ним поздороваться. Садись на велосипед, а я побегу сзади, только не гони как сумасшедший, помни, что я стал старше на год и быстрей устаю, но добежать до прудов наверняка смогу. Надеюсь, найдется подходящая палка, не слишком легкая и не слишком тяжелая, чтобы было удобно держать в зубах. Ты бросишь ее на середину пруда, и мы поплывем…»

Желтые глаза Муцека и взмахи хвоста торопят: пошли, не теряй времени, я ждал целый год, разве не видишь, как я заждался? Петр видит, но уйти еще нельзя, ибо сейчас последует самое главное.

— Никаких выездов на шоссе. По проселкам — пожалуйста, но осторожно. И не балуйся с «поджигалкой», как в прошлом году! Помни, что тебе запрещено купаться в котлованах. Вернемся, будешь ходить в бассейн. Я взываю к твоему рассудку. От Лесневских держись подальше, надеюсь, тебя не тянет к этим хулиганам. Не рассчитывай, что от меня удастся что-нибудь скрыть. Слушайся дедушку, его слово — закон. Понял?

— Да.

— Не вертись, разве трудно побыть с нами несколько минут?

Согласно установленному ритуалу, отец уведомляет дедушку:

— Успеваемость у Петра так себе, поведение удовлетворительное. Оказывается, выбил футбольным мячом стекло и еще отнекивался — мол, нечаянно. Последнее время стал ужасно заносчив, я ему слово, он мне десять. Будьте с ним построже.

— Я даже удивляюсь. — Черешни уже съедены, на дне глубокой миски осталась лишь горстка косточек. — Мальчику созданы все условия, а в школе постараться — лень.

— Разве у меня была своя собственная комната? Велосипед? Разве я посещал кружки в доме культуры? Ездил в лагеря? Нет, а как учился! Одни пятерки сверху донизу, и поведение было отличное.

— Да, ты хорошо учился. — Дедушка берет миску из-под черешен и уходит в сени. Исчезает за дверью и возвращается с лукошком. — Вот сладкая клубника.

— Спасибо, но зачем же, папочка…

— Берите, берите. Специально для вас собрал. Ягодки сухонькие. Сорваны, когда роса уже обсохла. Дня три не заплесневеют.

Первой подымается мама, солнце золотит ей волосы сквозь листву черешни, мама высока, стройна, светловолоса.

— Нам пора. Извините за беспокойство. Ровно через три недели мы приедем за нашим отпрыском. Петрусь, помни об уговоре.

Следом за мамой подымается отец.

— Ну, давай простимся. — Он обменивается с дедушкой рукопожатием. — Желаю тебе доброго здоровья и выдержки. Чтобы сладить с Петром, нужны железные нервы, это факт.

Вблизи видно, что мама растрогана и взволнована расставанием, у нее дрожит верхняя губа.

— Будь осторожен. Ты же не хочешь меня огорчить и испортить мне весь отпуск?

— Не хочу.

— Вот и прекрасно. Три недели пролетят стрелой, и мы снова увидимся.

Отец пожимает ему руку, как взрослому.

— Держись. Кое-что постараемся привезти. Но учти, если возникнут какие-либо сложности, не будет и речи о подарках.

Скрипит калитка. Муцек негромко тявкает. Родители ушли, не оглядываясь, лишь у шоссе мама обернулась и помахала рукой им обоим, стоящим у калитки, дедушке и Петреку. Издали не было слышно, что сказал отец, но наверняка он сказал, как и в прошлом году, что опаздывают на автобус и что прощальные жесты излишни, ведь они вернутся сюда через три недели.

— Что мне с тобой делать? — Только теперь дедушка внимательно присмотрелся к Петреку. — Ты вырос, можно сказать, добрый молодец. В седьмой перешел?

— В седьмой.

— Ну ладно, не чужой, порядок знаешь. Ужинаю в восемь. — В чуть прищуренных глазах дедушки замельтешила рыжая искорка и тут же погасла. — Отец перечислил, что тебе запрещено, я повторять не стану. Жаль, что ты без часов, тут и опоздать недолго, но язык имеется и можешь у людей узнать время. Валяй, внучек, а то, я вижу, не терпится, тебе осмотреть свои владения.

…Тяжелый вал колодезного ворота ободран до белой рыхлой древесины. Петрек отпустил ручку, и она закрутилась сама, застонала цепь, увлекаемая вглубь тяжестью ведра, серебряный кружок воды где-то далеко внизу помутнел и разбился вдребезги, как зеркало. Но так нельзя, ведро надо опускать боком, чтобы погружалось целиком, набирало до краев, и не плавало, как сейчас, поверху с каплей воды на жестяном донышке. Вытащим и еще раз опустим, как положено. Цепь, побрякивая, накручивается на ворот, серебряные брызги летят вниз, навстречу таинственно поблескивающему в недрах колодца зеркальцу воды.

Напились оба колодезной студеной, Петрек и Муцек, напились основательно, до боли в зубах.

Тайник выглядел, как в прошлые каникулы и позапрошлые, как в тот день, когда впервые стал тайником. Под навесом густой листвы есть где удобно расположиться, пробивающийся сквозь зелень солнечный свет необычных оттенков — зеленоватый, голубоватый, золотистый. Надо выбросить ломаный хворост и прелую листву, настелить пружинистых веток, притащить охапку хрустящего сена, и тогда тайник будет что надо. На высокой липе — качели, не какое-нибудь железное креслице со спинкой, как у них в микрорайоне, а настоящие: обломок истертой доски и пеньковые стропы. Удивительно, но на этих качелях думается обо всем по-другому и мысли приходят сами собой, непрошеные.

— Дедушка…

Дедушка возился в крольчатнике, задавал корм своим питомцам.

— Чего тебе?

— Я хотел бы посмотреть сад.

— Сад? Первым номером всегда был велосипед.

— А сегодня не будет. Пойдем со мной, дедушка.

— Раз надо, никуда не денешься. Погоди немножко. Я постою возле них, они к этому привыкли.

Дедушка вытащил за уши из клетки громадного кролика, буровато-серого, как заяц, неуклюжего, с двойным подбородком.

— Видал когда-нибудь такого? Бельгийская порода.

Дедушкины пальцы ласкали шерстку, кролик быстро шевелил носом и тревожно косился на Петрека, явно побаиваясь чужого.

— Ангорских ты знаешь. — За сеткой сновали вприпрыжку белые, красноглазые и пушистые кролики. — И венских тоже знаешь. Я уже третий год венских держу.

В прошлом году Петрек помогал дедушке сооружать высокую многоэтажную клетку, разделенную на отсеки — кроличьи жилища. Они вдвоем прилаживали дверцы, натягивали сетку на рамы, мастерили кормушки и поилки. Тогда он даже не слышал призывного свиста Лесневских у калитки, так увлекла работа. Еще в сентябре слезал отбитый ноготь на большом пальце, память о неловком ударе молотком. Петрек старался