========== Часть 1 ==========

«Ты меня не знаешь, но я…»

Перо на миг застыло над пергаментом и тут же перечеркнуло всё написанное. Новый лист лёг на покосившийся грубо сколоченный стол. Стук по дну чернильницы. Новое письмо.

«Я просто хотела быть счастливой…»

Скомканный листок полетел под стол к предыдущему. Неровные буквы словно насмехались.

«Я лишь хотела выбраться отсюда. Пойми…»

Рука с пером дрогнула. Чёрная, как уголь, капля растеклась по последнему слову, стирая его с дешёвого желтоватого листа. Короткий вздох. Дрогнуло пламя свечи. Новый лист. Куцее перо снова вошло в изящную узорную чернильницу из редкого стекла.

«Здравствуй. Я твоя…»

— Мария, что ты делаешь? Уже так поздно.

В полутёмную каморку просунулось бледное худое лицо в нелепом чепце на тёмных вьющихся волосах.

— Ничего, — листок с единственной строчкой был тут же зарыт среди других вещей на столе. — Иди спать, Марта.

Мягкие глаза Марты посмотрели с неверием. Они были цвета крепкого чая, какой подают в изысканных гостиных в поместьях богачей, но Марта никогда их не видела, поэтому именовала свои глаза не более чем карие.

А вот Мария видела… Она видела роскошные залы, обитые бархатом высокие стены, свет тысячи свечей отражался в её чёрных глазах цвета оникса.

«Оникса!» — с усмешкой подумала Мария, сидя в своей тёмной грязной каморке. Это там они были ониксы, а сейчас словно потухшие угли.

— Завтра уходит последний обоз с беженцами. Я поговорю с извозчиком. Он примет тебя. Должен принять.

— Моя наивная Марта, думаешь, он берёт людей по доброте душевной? — Мария снисходительно посмотрела на подругу.

— Никто и не говорит, что по доброте, — лицо Марты тут же посерьёзнело. — Я заплачу ему. За всех же платила.

— Как «за всех»?

Мария резко поднялась со скрипучего стула так, что прядь светлых, как пшеница, волос зацепилась за гвоздь на спинке. Мария поморщилась от мелкой неприятности и большими глазами посмотрела на подругу.

— Ты платила за всех? Все, кто тут жил, уехали за плату?

— Да.

— Марта, чем? Откуда у них монеты?

— Какие у них монеты? Они же дети! У них никого нет, кроме нас, — всплеснула мозольными руками Марта.

В сиротском приюте Гвиневы когда-то жили десятки девочек, потерявших родню или оказавшихся на улице из-за долгов семьи. Здесь они жили, обучались женским занятиям, чтобы в шестнадцать лет найти работу и покинуть приют. Кто-то хорошо устраивался в богатом поместье прачкой или помощницей на кухне, другие помогали за гроши в лавках, самые удачливые выходили замуж за слуг, трубочистов, подмастерий, рабочих, иные вовсе неизвестно куда пропадали. Таков был путь всех, кто оказался в этих мрачных стенах.

Но Мария была другой. Она хотела быть другой.

На миг перед глазами снова возник светлый зал, золотая люстра тысячи свечей, нежные звуки музыки и лёгкие, как бриз, шепотки светских бесед. Наваждение рассеялось со взмахом длинных ресниц. Мария снова стояла в каморке, которая служила ей спальней. В уже опустевшем приюте.

— Тогда чем ты платила извозчикам, Марта?

— Я зарабатывала кое-что в городе. Мне же надо было на что-то жить, после ухода отсюда. Вот и копила понемногу. Теперь уже, — Марта коротко вздохнула, — теперь уже незачем. Вот и отдала всё, что было. Едва хватило на всех наших девочек…

«И не хватило на себя», — мысленно закончила её мысль Мария.

После смерти старой настоятельницы полтора года назад, самыми старшими в приюте оказались Мария, Марта и Катерина. Катерине тогда шёл шестнадцатый год, она уже нашла работу в ткацкой мастерской, так как неплохо шила. Катерина обещала помогать оставшимся в приюте девочкам по мере нужды и возможностей. «Мы всё равно остаёмся семьёй. Вы мои сёстры», — сказала она. Многие так говорили, а потом исчезали, устроив свою жизнь, и старались забыть потерянные в этом мрачном месте годы. Впрочем, неизвестно, сдержала ли бы своё обещание Катерина. Через месяц после ухода из приюта она попала под колёса мчащегося экипажа.

Сейчас по шестнадцать исполнилось Марии и Марте, но законы приюта изменились вместе с законами Гвиневы.

Марта глянула в почерневшее от ночи мутное окно и снова вздохнула. Ей даже не надо было видеть улицу, чтобы знать, что в домах не горело ни единой свечки. И не по́зднее время тому причиной. С этой улицы переехали почти все. Гвинева опустела от нависшей тени. Она пахла кровью, порохом и смертью.

— Девочки должны молиться на тебя, — кивнула Мария.

Её лицо превратилось в неподвижную маску, потому что Мария знала — она бы никогда не поступила, как Марта. Заботиться в этом мире о себе — уже сложная задача. О двоих — почти непосильная. А уж наскрести денег, чтобы отправить в безопасное место весь приют, — на такой подвиг была способна только Марта.

Мария внутренне и смеялась над её глупостью, ведь этими деньгами Марта могла спасти свою жизнь, и жалела её. Пойди их жизнь обычным чередом, Марта бы не выжила со своим жертвенным добродушием. В крайнем случае попала бы к людям, которые бы сжили её со свету.

С другой стороны, Марта была единственным человеком, за которого бы Мария вступилась. Она бы пришла к жестоким людям и отхлестала их плёткой, если те ещё раз тронут её подругу. Так Мария это представляла, ведь её саму к тому времени не посмел бы тронуть ни один.

С чего между двумя девочками, а теперь и девушками возникла такая прочная связь и забота друг о друге, Мария сама не понимала. Впервые она обратила внимание на Марту несколько лет назад, когда Марию наказала настоятельница. Той показалось, что Мария разговаривала слишком дерзко и оставила её без ужина. Изнывая от голода, и запертая в каморке ещё меньшей и тёмной, чем эта, Мария прокляла всё на свете, готова была злиться, крушить мебель, пока под дверью не забрезжил огонёк единственной свечи. Под дверь просунули плоский, как подошва, хлеб, и робкие слова: «Не грусти».

С тех пор Мария не боялась дерзить настоятельнице. Она знала, что Марта принесёт ей еды. Не боялась просыпать время уборки, потому что Марта убиралась за них двоих. Даже убегала в город поглядеть на нарядные витрины магазинов, зная, что Марта прикроет её от бдительного внимания настоятельницы.

Марию всё устраивало. Пока