Настоятельница держала её взаперти на воде и чёрством хлебе целый месяц. Но Марта всегда приносила что-нибудь со стола, отрывала от своей порции. Её глаза цвета чая сияли такой радостной благодарностью, когда она видела Марию, что последней было не по себе от такого взгляда. Разве Мария сделала что-то особенное? Разве она сделала что-то хорошее?
«Ты очень хорошая», — сказала ей Марта. Мария тогда заглянула в эти чайные глаза и почувствовала: им она врать не может. С тех пор Мария готова была сделать всё, чтобы быть хорошей в этих глазах, и Марта платила ей преданностью и дружбой.
— Раз ты потратила все монеты на девочек, то как ты собираешься уговаривать извозчика взять меня? — вернула свои мысли в настоящее Мария.
— Я видела его вчера и… ну, он так смотрел на меня… кажется, я ему понравилась…
— Не смей! — рявкнула Мария и опрокинула стул. — Не смей платить… так! За себя так не платишь и за меня не смей! Я останусь здесь.
— Но как же… Ведь ты…
— Неважно! — Мария махнула рукой, вскипевший гнев утих. — Иди спать. Я тоже скоро лягу. Или хочешь, чтобы я опять рассказывала тебе сказки? Повзрослей уже.
«Мария, чем кончилась та сказка про девушку? Богатый добрый господин женился на ней, и они жили долго и счастливо?» — спрашивала Марта когда-то, но с некоторых пор Мария больше не рассказывала сказок… и Марта это знала.
— Спокойной ночи, Мария…
— Спокойной ночи, Марта.
Мария поставила на место стул и снова села за покосившийся стол, устало подперев кулачком щёку.
— Мария… — донеслось тихо уже из-за двери. — Он не придёт.
Глаза Марии в миг потускнели.
— Я знаю.
Снова перо в чернилах над жёлтой помятой бумагой. Левая рука сжала тонкий стержень. Правая — легла на округлый живот. Сказать всё, что хотела на одном листе.
«Здравствуй. Я твоя мама…»
Три недели спустя…
Совсем рядом раздался оглушительный грохот, и Марта едва не выронила таз с нагретой водой. Она прижалась к дверному косяку и зажмурилась, пережидая, когда пол под ногами перестанет ходить ходуном. Но то был лишь страх.
Ударило рядом, но здание приюта всё ещё было цело. Дрожали и осыпались пылью и опилками потолки. Пару раз через окна даже пролетели пули и застряли в косяке, никого не задело. Бои то накатывали на ближайшие улицы, то подобно отливу уходили опять за городскую черту. Дребезжали стёкла. Стонала за окном белая ночь.
Когда всё затихало, Марта ходила по пустым домам и собирала все припасы, какие могли пригодиться. Сейчас в приюте было достаточно еды, чтобы продержаться пару недель, а то и месяц. Марта надеялась, что бои к этому времени утихнут. Шум битвы пугал её. Стоило войне подойти близко, Марта забивалась в угол и сидела, как загнанная в ловушку мышь, пока не становилось тише.
Но сегодня под грохот пушек, свист пуль и крики она требовала от себя всего мужества, которое могло хранить кроткое девичье сердце, потому что на другом конце приюта раздавался ещё один крик.
— Я уже иду! Иду! — кричала Марта в ответ через все комнаты, пока добиралась по дребезжащему полу к заветной каморке. — Мария, я здесь!
— Да уйди ты! — шипела на неё подруга, отмахиваясь от заботливых рук, что хотели стереть со лба испарину. — Ты же трясёшься как лист. Чего ещё здесь? Почему не уехала?
— Да как же я брошу тебя? Да и куда я уеду? Поздно уже, — качала головой Марта, пока хлопотала с горой тряпок и тазиков.
— Бросишь? Нет, не бросай меня!
Мария то выла, то дёргалась, то затихала, то прогоняла Марту прочь, то умоляла не оставлять её одну. Марта что-то говорила в ответ, успокаивала, хотя саму её накрывала паника. Она не знала, как принимать роды, но надеялась, что всё обойдётся. Вот только бои, перекинувшиеся на ближайшие улицы, пугали не меньше, в любой миг какой-нибудь снаряд мог проломить хлипкие стены приюта и погубить всех, кому не посчастливилось остаться в городе.
Минуты тянулись как часы, часы как дни. Мария бледнела в тусклом свете свечей и была похожа на призрак. Тёмные широко раскрытые глаза смотрели на дрожащий потолок, собственный крик сливался с грохотом снаружи. Когда она почувствовала, что пора: её ребёнок прокладывает путь в этот безжалостный мир, то схватилась за живот и заплакала:
— Не надо! Не ходи сюда. Тебе здесь не будет места. Оставайся там, в тепле и безопасности!
— Мария, тише, не мешай ему! — кричала на неё в ответ Марта. — Твой малыш рождается. Позволь ему.
— Нет! Марта, не позволяй ему! Он будет несчастен, как я! У него не будет ни отца, ни матери! Зачем же? Убей его, Марта!
— Да что ты говоришь?! — в ужасе воскликнула Марта. — У тебя горячка.
Мария не знала, что делать. Ребёнок рождался. Он упрямо хотел увидеть мир, быть его частью, как она сама. Он так похож на неё и закончит, как она, и Мария ничего не могла с этим сделать.
— Марта, я написала ему… ей письмо, где всё рассказала. Я написала, что не люблю его… её, что она будет одна! Я использовала её, чтобы жить при её отце, но отцу она оказалась не нужна. Это правда. Пусть ребёнок знает! Пусть она не живёт грёзами и пусть уезжает. Прочти ей это письмо! — Мария тяжело хватала ртом воздух.
— Какое письмо, Мария? Я и читать не умею, а уж младенец подавно.
После этого Мария в бреду только бормотала невнятные слова. Марта хлопотала над ней, пока рядом гремели снаряды. Её руки вздрагивали, она сама уже рыдала от страха, но среди смерти и крови на её глазах рождалась новая жизнь. И в миг, когда на поле боя наступило затишье, крик младенца зазвенел в стенах пустого приюта.
— Мария, смотри! У тебя мальчик. Родился твой сын. Мария!
Но взгляд цвета оникса потух. Пшеничные локоны спутались и лежали на