Юлия Венедиктова Звезда Энцелада
Что чувствует человек, с корнем выдранный из родной среды обитания? Сколько требуется времени, чтобы в новых условиях снова начать ходить, чувствовать, верить? Сколько сил у него уйдёт, чтобы регенерировать выжженные клетки и залатать раны? Сколько стылых дней потребуется, чтобы прижиться, привыкнуть, смириться? Сколько можно дышать выгрызенными лёгкими, идти на стёртых до колен ногах, любить сердцем, давно скорчившимся от непереносимых предательств и мук? Сколько можно жить, зная, что так, как раньше, не будет уже никогда?..Когда на Земле я, ведомая наукой и вдохновением, бьюсь над созданием нового модуля для внеземных оранжерей, все мои мечты устремляются в космос – к его величию и холодности, к его невероятной красоте и таинственности, над самодостаточностью которых мы будем биться ещё не одну сотню лет. Когда на космическом корабле я встречаю у иллюминатора новый рассвет, душа моя болит о Земле. Раздираемой войнами и нашей глупостью, родной и тёплой, живой и терпеливой, одним существованием которой мы обязаны всем и которую с таким трудом учимся уважать. Одиночество, охватывающее меня на борту станции, едва переносимо. К счастью, там у меня есть конвейерные модули с овощами и зеленью – маленькие частички дома в этом стерильном на эмоции пространстве. И чем больше щемит моё сердце, тем больше занятий я себе нахожу. Когда-то я пообещала отцу, что у космического экипажа будет полный запас свежих витаминов, культивированных мною. Будут все овощи и фрукты, о которых только может помечтать душа вдали от родного дома. С тех пор я верна своему слову.
Мой цветущий сад, мой бункер, моё детище, моя сбывающаяся мечта, в которой я днюю и ночую – репетиция масштабной космической оранжереи, которая раскинется за сотни километров над землёй. В контейнерах кудрявится салатная зелень, помидоры, огурцы, пышным цветом буйствуют цветы. Мне просто жизненно необходимо, чтобы по своим вкусовым качествам они не уступали своим наземным собратьям. Во встроенных в стены аквариумах двигают плавниками разноцветные рыбы. Это факультативная часть, мой голый интерес. Когда-нибудь и другие планеты будут заселены живыми организмами. Я замираю у отсека с медузами – их танец завораживает. Полупрозрачные и переливающиеся разными цветами, они кружатся, пульсируют, будто слышат ритм самой Вселенной. Нежно-кружевные, с виду абсолютно эфемерные создания, они дышат всем своим телом, отдаются жизни всем своим существом. Разве способны мы равняться с инженерной мыслью и изяществом решений нашей планеты, создавшей такую совершенную форму?
Мой отец любил медуз всецело и беззаветно. Вспоминаю, как мы сидели с ним рядом – я будто бы до сих пор чувствую тепло его плеча – склонённые над детской энциклопедией, и он восклицает голосом, полным благоговейного огня: – Вот они, Софьюшка! Медузы. Они точно всё знают. Именно с них началась наша жизнь, настоящая! Именно им мы всем обязаны! Потом он начинает объяснять про то, как после смерти медузы, медленно кружась, падают на дно океана и насыщают атмосферу кислородом, так необходимым для развития жизни. Я стараюсь запомнить каждое его словечко, задерживаю дыхание, прижимаюсь к нему, и мне передаётся вся его любовь и взрывной энтузиазм. –Я люблю медуз! – кричу я, прыгая по дивану. – А мы полетим с тобой в космос вместе, папа? А ты покажешь мне свой Энцелад? – Конечно, – отзывается он, хохочет, подбрасывая меня к потолку. – Ты только дорасти, Соня! У нас впереди столько всего интересного.
Ты только дождись, папа… Ты ведь ещё ждёшь?
Проверив точность автоматического полива, я закрываю отсек и возвращаюсь к рабочему месту. На столе стоит контейнер с медузами – они другие, это видно невооружённым глазом. На самом деле космические. Несколько дней назад они вернулись из космической экспедиции, родившиеся у обычных земных медуз прямо на корабле. Они другие, это видно сразу, и сердце моё сжимается от тоски и тревоги. Космические малыши. Дети невесомости, которые совершенно дезориентированы на нашей планете. Их движения не похожи на танец, скорее на неуклюжие попытки и слепое исследование пространства. Попытки к жизни, жалкие потуги. Этот вид медуз – turritopsis nutricula – называют бессмертными. Опустившись на дно океана и пережив краткую стадию перерождения, они снова формируются в медуз. Так что же их ждёт теперь? Страшное существование, обречённое на вечное страдание?
Космические дети, очередные жертвы великой и безжалостной науки.
Но если… если папа был прав? Тем более если есть хоть один шанс вернуться домой, почему бы им не воспользоваться? Я замираю, и моё сердце совершает какой-то невероятный прыжок в ледяную пропасть, чтобы тут же вернуться с разгорающейся искрой.
Хватаю контейнер – слишком тяжёлый, чтобы совершить необдуманный поступок. Но моё решение из другой серии, это зерно слишком долго зрело и сейчас упало в самую благодатную почву. Это решение – конец привычного, фатальный конец старого и начало новой жизни. Жизни, которая больше всего соответствует мне сегодняшней и настоящей.
Целую вечность еду в лифте и бегу к стоянке, обнимая контейнер, бомбардируемая дружелюбными взглядами. Все давно привыкли к моему безумному виду во время посещения очередных идей, и удерживаются от вопросов.
Устраиваю «аквариум» на переднем сиденье, глажу его бок. Медузы не реагируют. Завожу машину, приговаривая: «Потерпите, дорогие, потерпите», будто бы им есть дело до моих телодвижений. На шоссе дикие пробки, и я злюсь, страдая от безысходности. Дорога до ракетного комплекса занимает неоправданно много времени. С современной техникой и возможностями до Луны теперь добраться быстрее, чем до соседнего города. Оказавшись, наконец, на пустынной улице, я давлю на газ и отдаюсь скорости и свободе. Рыжие огоньки фонарей на обочине сливаются в одну яркую линию.
Далеко впереди раздаётся оглушительный грохот и звон разбившихся стёкол. Следующий участок пути открывает мне чудовищную картину – две машины, столкнувшиеся друг с другом, разбиты практически всмятку. Они стоят, вжившись друг в друга, дребезжат своими изуродованными телами, источая дым и ужас. Я набираю номер скорой помощи, одновременно тормозя и выпрыгивая наружу. Пассажиры первой, их трое, не подают признаков жизни. Во второй (она выглядит немного целее) за рулём, едва постанывая, полулежит молодая женщина, её лица практически не разглядеть из-за подтёков крови, а из ощерившейся пасти салона на меня смотрят обезумевшие детские глазёнки. Сама не успеваю понять, как вырываю дрожащего